ну и немного злобы дня. правда, я очень злюсь.

знаете, что на нашем центральном телевидении говорят про мелкую местную драчку в сша между неонацистами и антифа? (хотя вообще сам тот факт, что про нее выбрали рассказать в прайм-тайм, уже многое значит.) "разъяренная толпа набросилась на мирный марш консерваторов", ну это понятно. (а то, что антифа было в несколько раз больше, очевидно, демонстрирует нам глубину аморального загнивания америки.) но, "набросились с подручным оружием", включая, внимание, "флагштоки от ЛГБТ-флагов". соу найс.

а знаете, сколько открытых геев в современном мировом футболе? ну, среди участников текущего чемпионата европы, к примеру? ни. одного. ноль. нету. каждый, кто решает выйти из шкафа, делает это либо сильно после окончания карьеры, либо эту карьеру на том объявляет законченной. добровольно, о да! один, правда, продолжил через время, уехал играть в какой-то далекий американский клуб. есть громкая история, как в конце 90-х один из больших футболистов покончил с собой вскоре после каминг-аута. да, это все в толерантной европе. в спорте против предрассудков. (в других видах спорта там правда все сильно лучше. но вот футбол застрял далеко в 90-х.).

@темы: social justice et al.

---

сколько волка ни корми

Пытаюсь приобщиться мудрости древних и по этому поводу прочитала практически целиком оба сборника статей с предыдущего Кнутпункта. Это не то чтоб сильно помогало... Вместо того, чтоб вкуривать дискурс, начала собирать перечень самых крутых и громких нордиковских игр по гендерной и квир-тематике.

Just a Little Lovin' (2011) - игра про начало эпидемии СПИДа в Нью-Йорке (в гей-сообществе, начало 80-х, все исторично). Очевидный автовин, хотя я не все знаю по теме. Но: "страсть, дружба и страх смерти". Больше ведь ничего не надо! И пир во время чумы. И это могли бы быть мы - просто мы с вами, молодые, веселые, маргиналы. Мне кажется, что вот именно художественная объективация (остранение) темы о взаимоподдержке, дружбе и противопоставлении себя "миру" маргинальной средой - здесь более всего обобщаема. Хотя и квирные истории о сидении в шкафу всегда казались мне exemplifying the human condition в любом сеттинге почти, даже не сказать почему.
Ну и когда читаешь в десятый раз о том, что все нордики в восторге от замороченных, но простых для понимания моделек, начинаешь даже проникаться. Оригинальный менеджмент времени: три дня - три года; с 5 вечера до 11 утра - непрерывное время игры, празднование 4-го июля; потом куча дибрифингов, "лотерея смерти" и брифингов, простраивающих отношения к следующему году (у каждого есть "первичная группа" из 3-4 человек). "Лотерея смерти": десять имен называются во всеуслышание - и определение судьбы каждого в отдельной "черной комнате"; потом общие похороны. Метод "черного ящика": можно ставить сцены из прошлого, потенциального будущего, мечты и страхи: отзываешь людей в спец.комнату, договариваетесь, что будете играть, играете; для внешних персонажей подключаются игротехи. Модель секса: с уровнями согласия, с предварительным обсуждением, касание только определенных зон тела (особенно поцелуи - довольно похоже по описанию на ars amandi, см. дальше), и модель фаллоса, которой символически орудуют и на которую надевают презерватив (но говорят, что работало!). И воркшопы. О, воркшопы.
Есть книжка с кучей отзывов и аналитики от игроков.

А нордиковская тема с воркшопами клевая, потому что для меня, у которой нет за плечами опыта игры в 5+ лет, осваивать модели и наполнять их персонажными эмоциями уже только по ходу игры сложно. А возможность спокойно освоиться и вжиться в модели до игры - бесценна.

Mad About the Boy (2010) - идея, о которой в форме текста я мечтала уже год: все носители Y-хромосомы вымерли в одночасье, полуколлапс цивилизации (в Скандинавии все получше, чем в среднем по миру - угадайте, почему), давайте пытаться жить дальше. Спустя три года - соревнование перед спец.комиссией за возможность поучаствовать в программе искусственного оплодотворения и завести ребенка. Отлично написанный постапок, с продуманным миром, аж посмотреть приятно; и коробка с персонажами тоже классная, как на беглый взгляд.
Причём игру ставили и в варианте тругендерного кастинга (только для женщин), и в варианте с кроссполом (игроки-мужчины тоже играли женщин). И проводили воркшопы для игроков-мужчин, и было много счастья на земле по этому поводу (я думаю; хотя хотела бы я знать, что они им там говорили).

И старая толстая Between Heaven and Sea (2003), базирующаяся на Урсуле Ле Гуин и ее концепции седорету (вкратце: дополнительная ось гендера - кроме ф/м, еще человек м.б. "утренний" или "вечерний", причем именно это важно и определяюще для социальных норм; т.е. всего гендеров четыре, семейная ячейка состоит из четырех разных по типам людей, сексуальные отношения разрешены между всеми парами внутри семьи, кроме тех, кто совпадает по времени суток).
Судя по описанию, играли в подбор партнеров (составить семью из 4 человек сложно!), прилаживание друг к другу, социальные переживания и ритуалы вокруг всего, свахи суетятся, народ сплетничает. Авторский концепт был сделать игру про сложные но позитивные отношения между людьми, а не про пыщ-пыщ и страдание. Получилось... разное, лучше всего об этом написано в Nodric Larp 2010 (обзор игры).
Тоже масса воркшопов по де-конструкции цис-гендеров и ре-конструкции гендеров утро/вечер. Они даже привычные местоимения заменили новыми (ага, учитывая, что игра была на шведском, не думаю, что это было сложно)).

Там была клевая модель секса, которую потом разные нордики использовали, Ars amandi (по названию МГ): касания ограничены кистями, руками и плечами (плюс в изначальном варианте - шея), но отыгрывайте эмоции, характер прикосновений, можно ритм дыхания и немного звуки. У них целая методичка, как проводить предыгровые воркшопы по этой модельке, очень бережный к участникам, и вообще чтоб я так жил. (Но в вышеприведенной статье-обзоре высказано мнение, что используют эту модельку не слишком часто, потому что слишком откровенная она все же.)

@темы: ролевые игры, social justice et al.

---

никто не забыт, ничто не забыто

немного терапевтического диалога с персонажами

Спасибо, что пришли, мои родные. Начну, как всегда, с жалких извинений. Простите, что в ваших жизнях было так мало любви, и счастья, и огня. Что ваши голоса были не слышны, поступки - не видны, что ваши мысли затерялись в дорожной грязи, не узнанные ни соплеменниками, ни потомками. За то, что у половины из вас и детей-то не было, или вам не выпало их воспитать. Я не смогла дать вам сказать достаточно громко то, что у было у вас в сердцах. Но я - знаю, что было, и я - вас помню.

Мне, пожалуй, на самой игре не было ясно, насколько важно - продолжить род, продолжиться в своих потомках. Все так делают - это было понятно. Для Агари важна была слава, обещанная детям ее мужа, для Фарры - весь народ, а не его собственные дети. Но то, что это единственный мыслимый для них род бессмертия - я почувствовала только сейчас, рассматривая генеалогические таблицы. Бесплодные и бездетные, вы - прах земной.
А со мной три раза очень хорошо и близко играли родители, именно воспитывая, передавая свой образ мыслей (и бумажечки поэтому уже скорее мешали) - и вот через них чувствовалось, как идет живая нить наследования.

Агарь... могла бы быть злее и яростнее, а получилась просто угрюмой теткой с мономанией. Она, наверное, даже любила дочь, но к той дочери еще попробуй найди подход =) (Я видела в блокноте, что у тебя детская черта была "замкнутость", Рита. Это не облегчало!) Ну и по жизни я протупила, не без того, как в дочки-матери играть ))
И вот что значат все хлопоты и труды человеческие пред Господом - даже внук у нее родился, и стал главой Иудина колена, а вот детей сам уже не родил, и колено прервалось. (Не без активного участия моей второй персонажки, о да.)
...А когда смотрю даже на фотографии Моисея с игры, сердце на секунду замирает. Моисей, Моисей! ...Как это объяснить? При том, что он обычный человек, и его можно и не любить, и ненавидеть - он пророк Господа, и перед ним - трепещешь.
Ты не дошла, и твои потомки не дошли, Агарь. Но Израиль дошел. Милосерден Господь.
Ты была прямая, сильная и очень, очень упрямая. Такие и должны идти, такие и должны умирать в пути.

Про возлюбленную Мелхолу я уже много писала. У нее были самые замечательные родители на свете. Был брат, с которым они всю жизнь чувствовали себя - двумя половинками одного целого. Была тетя Сарра, после смерти матери заботившаяся о Мелхоле, как о родной. И многие ее любили, а после - сочувствовали. И я долго думала, и сейчас все думаю: почему этого не хватило, почему она не смогла справиться со своим горем, высказать его кому-то, разделить. Почему окаменела в молчании.
Но любовь родных, и любовь к родным - помогла ей справиться со злом. И хотя она отчаялась, и хулила Господа в сердце своем, и хотела выплеснуть свою боль наружу - все же не захотела навлекать гнев Божий на весь народ, не осквернила святыню, а смирилась и тихо отошла. А слова ее изгладил Господь из Своей книги.
Ты не дошла, и потомки твои не дошли, Мелхола. Но радуйся, жив Господь, Израиль дошел. Там молоко, и мед, и оливки; и Израиль, тоже претерпевший муки неслыханные, научится там жить счастливо.

Берия. Самолюбивый, но правильно воспитанный мальчик. История, оборванная после первой главы. Лежит на песке рядом со своим учителем, судьей Давидом, а из его руки выпал бесполезный кинжал. Твои любимые родители, твои любимые сестры - ты даже не успел взглянуть на них, попрощаться с ними. Защитить их. Не успел никому из народа дать на свадьбу новые кисти. Не успел придумать новых законов, не успел поссориться с назореями, проповедовавшими глупости и смущавшими народ. Не успел увидеть, как умрут родители, выйдут ли замуж сестры. Не женился сам. Черные воины похоронили всех иудеев, павших в битве, в одной общей могиле.
Может быть, я зря выкопала со дна рюкзака привезенный на самый всякий случай картонный ножик. Но Берии, после затянувшегося детства (на той стоянке, когда он вошел в юношеский возраст, обряд провести не успели - не успели поставить скинию, потому он поздно стал считаться взрослым) - хотелось всего и сразу. Знать Тору лучше всех, быть учеником судьи, научиться владеть оружием. Отразить нападение дерзких чужеземцев, когда народ ведет царь - так, как он видел, всегда бывало в детстве, пока он, маленький, стоял и просто смотрел.
Бежишь во втором ряду и смотришь, как падают все, кто впереди. Царь Елисей. Самые храбрые и умелые воины. Учитель Давид. Против тебя двое, пытаешься поднырнуть под их длинными - дубинками? - и достать хоть одного. Падаешь.
Ты не дошел, Берия, и потомки твои не дошли. Но Израиль выстоял и укрепился в испытании, и вновь был спасен Господом, и дошел до обещанной Господом земли. Дошли обе твои сестры, и их дети.

Фарра, сын страха и страдания. Ты не был сильным, и не был очень смелым, и не умел говорить так, чтобы тебя слушали. Но ты сумел выжить, и ты научился жить. Пусть не сумел воспитать и наставить дочерей, как следовало бы отцу. Пусть обычаи отцов не сумел защитить, так что ваши дети, дети плена и рабства, и среди них новый первосвященник - попрали их. Пусть ты не сумел понять, чего же Господь хочет от тебя и от твоего народа. Остался, в глубине души, на всю жизнь, как и Сим, в той узкой темной пещере, маленьким, испуганным ребенком. Последним поверил в избавление, посланное Господом, последним, самым последним, поверил, что Господь действительно вернулся к Своему народу, и исполнил Свой завет, и даровал Израилю обещанную землю.
Но ты дошел, Фарра. И в тебе дошли все, и в нас дошел весь Израиль, все, кто верил Господу и шел за Ним, и многодетные и бесплодные, и грешники и праведные, и забытые и всеми чтимые. Благословен Господь.

@настроение: кого не попустило? меня не попустило??

@темы: ролевые игры

---

без яркой цели впереди и без дороги под ногами

Какая-то полная растерянность и рассредоточенность. Невозможность ни на чем сфокусироваться. Быстро устаю, не могу ничем заинтересоваться дольше чем на полчаса, отвлекают старые недодуманные темы - но и про них ни думать, ни делать ничего не могу. От людей устаю, без людей плохо. Работать тяжело, ничего не делать - бессмысленно залипать в одну точку.
При этом не грустно и не тоскливо. Норм! все норм =) - ну конечно.

@темы: about self

---

через весь мир, пешком, держим мы путь в закат

"Исход" был для меня не столько игрой, сколько миром.


(фото dzeid)

Были смерти, рожденья, разлады, разрывы —
                  разрывы сердец и распады семей —
                                возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера, и сегодня,
                                

и в давние годы.

и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
                  в старинном романе,
                                в Коране и в Ветхом завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
                                что все изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
                                бесшумно сменялись
                  над черной травой погребальной
                                за тризною тризна.
Все, как было когда-то, как будет на свете
                                и ныне и присно.
Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,
                                а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими.
А теперь мы и сами уже перед господом богом стоим,
                                неприкрыты и голы,
и звучат непривычно — теперь уже в первом лице —
                                роковые глаголы.
Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,
                                 это здесь, а не где-то.
В остальном же, по сути, совсем не существенна
                                разница эта.
В остальном же незыблем порядок вещей,
                  неизменен,
                                на веки веков одинаков.
Снова в землю зерно возвратится,
                  и дети к отцу возвратятся,
                                и снова Иосифа примет Иаков.
И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,
                                как равные, сын и отец,
                  потому что сравнялись отныне
                                своими годами земными.
Только все это будет не с ними, а с нами,
                                 теперь уже с нами самими.
В остальном же незыблем порядок вещей,
                  неизменен,
                                и все остается на месте.
Но зато испытанье какое достоинству нашему,
                  нашему мужеству,
                                нашим понятьям о долге, о чести.
Как рекрутский набор, перед господом богом стоим,
                                неприкрыты и голы,
и звучат все привычней —
                       звучавшие некогда в третьем лице —
                                роковые глаголы.
И звучит в окончанье глагольном,
                  легко проступая сквозь корень глагольный,
голос леса и поля, травы и листвы
                  перезвон колокольный.

(Юрий Левитанский)

***

много, много буков

первый персонаж - Агарь

Агарь, дочь Рувима из колена Симеонова, вышла замуж за Саула из колена Иудина, став ему второй женой, потому что первая не рожала ему детей. Первым их ребенком была девочка, Фамарь. А затем погиб Саул, сраженный мечами левитов, которых Моисей послал, чтобы покарать народ за забвение истинного Бога. По слову брата Моисея, Аарона, сотворил Израиль себе тельца златого и поклонялся ему, пока Моисей отошел на гору и был там в одиночестве, чтобы беседовать с Господом. Великий страх вошел в сердце Агари, но и великая ненависть. Не смела она роптать против кары Господней и Моисея, пророка Его, но желала смерти левитам, через которых пришла погибель мужу ее, а пуще всех Аарону. Ему и всем потомкам его Моисей судил быть первосвященниками над Израилем, а ведь это Аарон привел народ к хуле на Господа. А еще ненавидела Агарь Керен, первую жену Саула, потому что та, бесплодная, не вернулась в колено отца своего, а оставалась с Агарью и дочерью ее, и смела говорить за них перед старейшинами и жить с ними, как будто имела на то право, и как будто то, что не было ни одного мужчины в их колене, который нес бы ответ за них - было не величайшим горем, а благом для нее. Много раз Агарь пыталась уговорить брата Керен, Езекию, призвать сестру к порядку и вернуться под его опеку, но не слушал ее Езекия. Неужели тоже потому, что она всего лишь женщина?
Тяжело было Агари самой отвечать за весь род Иудин, и не к кому было пойти ей просить совета и наставления. Племянники ее были еще отроками, а Моисей, окруженный толпой осаждающих его и просящих совета, обычно отвечал: делай так, как говорит тебе сердце твое. Про то, должно ли Керен вернуться в отцово колено, так же он ответил, и с тех пор не спрашивала его Агарь ни о чем.
Редко вспоминала Агарь о том, чтобы приласкать дочь свою, все больше думала о том, как замуж ее выдать. Нужно было упросить кого-то из мужчин, чтобы согласился он отдать первенца Фамари в род Иуды, чтобы не прервалось семя его. Пошла Агарь к племяннику своему, Хираму, и долго говорила с ним о том. Не отвечал он ни да, ни нет, но обещал подумать. Матери его, Юдифи, понравилась Фамарь, но дело не было еще решено. Хотя их было два брата, Амария и Хирам, трудно было решиться на клятву, которой Агарь просила. А Фамарь только тихо смотрела на все материны хлопоты, отвечала покорно, и однажды, не по-детски наблюдательная, она взглянула пронзительно и сказала: мама, если ты захочешь меня выдать замуж за него, то я согласна.
Когда в ночь субботы при всем народе Моисей читал Тору, о тех землях, что заповеданы потомкам каждого из колен Израилевых, Агарь воскликнула: неужели допустит Бог, что прервется род Иуды, не войдет в Землю Обетованную, как то было обещано? Но Моисей ничего не сказал ей, кроме как принести жертву Господу и ждать, будет ли Ему угодно допустить такое отступление от обычая, как Агарь просила у Моисея.
Ночью же многие из старейшин стали говорить против Аарона, потому что во многих родах погибли мужчины, сраженные левитами за дерзость пред Богом. Агарь не была допущена на их совет, но жадно расспрашивала каждого. Говорила: давайте сами побьем его камнями, ведь Моисей сейчас защищает его как брата, а не говорит устами Господа. Но слишком хитроумен род Левия, и удалось им убедить старейшин, что судьба Аарона - воля Господня. Сокрушалась о том Агарь, обращаясь с речами к каждому встречному, но подошел к ней Хирам и сказал: смирись, тетя. По слову Моисея, это Господь простил Аарона и даровал ему первосвященство, а против воли милосердного Господа ты не можешь идти.
Долго думала Агарь об этих словах. О том, что у Господа есть власть не только наказывать, но и прощать. И рассталось со злобой ее сердце, и поняла она, что если Господь так судил, то не ей перечить. Просила она Моисея стоять на месте отца при обряде вхождения ее дочери в девичий возраст, и тот согласился с радостью. (Но когда услышала Агарь досужую сплетню, что кто-то из левитов говорил, что мог бы взять ее саму или дочь ее в жены и так восстановить семя Иудино - содрогнулась она от отвращения. Впустить в свой шатер убийцу последнего мужчины колена Иудина - никогда не бывать тому!)
После долгих хлопот и молений удалось все же Агари выдать дочь свою замуж за своего племянника - но не Хирама, а Амарию. Стала она ему второй женой, и он был добр к ней, и по сердцу ей пришелся, и в свой черед родила Фамарь на руки матери своей первого ребенка, девочку. Так узнала Агарь, что не наказал Господь дочь ее бесплодием, и поверила, что сына тоже пошлет им Бог.
Керен же все молчала и работала, год за годом, не прекословила Агари, не пыталась дочь ее воспитать по-своему, а только помогала им обеим в работе, пересчитывала овец, разжигала костер на холме, продувающемся четырьмя ветрами со всех сторон, чтобы приготовить пищу, и не роптала. Потому, когда увидела Агарь, что приходит за Керен ее старость, сказала ей, что прощает ее, хотя никогда не любила. Керен же отдала ей золото, которым Саул одарил ее, для дочери и ее и детей ее. Так примирились они, а после Керен ушла.
Для Агари большой бы радостью было, если б могла она в старости своей вернуться под руку старейшины и мужчины, в то колено, откуда она была родом. Но, раз родила Фамарь девочку, и поклялась с мужем не разводиться никогда, - некому было идти на месте Иуды, когда Господь вел свой народ по пустыне, некому глядеть за стадами Иуды и хранить его золото. Так и пришлось Агари умереть, неся самой за себя ответ перед Господом, за все дела и помыслы свои.

***

Мы все умерли на одном привале, старики из народа. И Агарь, и Керен, и сам Моисей. Было так чудесно и странно - сидеть в "походном" мертвятнике (за пригорком неподалеку от следующего привала), отдавая старые и получая новые роли, вместе смеяться, как равные. Смотреть, как разбивает новый лагерь среди деревьев народ, который мы оставили, но скоро вновь войдем в него. И потом, уже в новой роли - сталкиваться с близкими, кого оставляла в предыдущей жизни, и видеть, как они живут дальше.

***

Я не умею рассказать про то, как мы шли по пустыне от привала к привалу. Про грязь, ветер, деревья, небо. Про манну, которой нельзя было наесться, про холодные ночи и ноги, которые так гудят, что нельзя удобно устроиться и уснуть. Про веру и безверие, про отчаявшихся и про тех, кто думал, что пусть Господь и ведет нас не прямым путем, но смысл пути - в том, чтобы через тяготы и лишения научиться всегда Ему верить, и тем духовным путем войти в обещанную землю.

***

второй персонаж - Мелхола

Моя вторая героиня, Мелхола, верила, что в Земле Обетованной не будут больше умирать люди, не будет тягот и скорбей. Лишившись отца в детстве, а матери - на переходе после, она думала, что Господь лишь для того посылает лишения, чтобы укрепить свой народ в вере, и потом вознаградит его сполна. Ждала она только отрочества, чтобы посвятить себя на один год Господу, уйти в пустыню и говорить с Ним. Верила, что ниспошлет Он ей пророческий дар, чтобы укрепить сердце народа в вере и надежде.
Я называла ее про себя - "золотая девочка". Они родились близнецами, брат с сестрой, в колене Левия. Ясно было, что им уготована славная судьба, род их был богат и почитаем. Брат верил, что они, внуки Моисея, предназначены Богом, чтобы вести Его народ. Родители их обожали, баловали, потакали во всем. Мелхола за все свое детство не слышала ни от кого дурного слова, все любили ее, а пуще всех с братом они были неразлучны. Так выросла она доброй и очень наивной.
Когда вступили Мелхола и брат ее Авессалом в отроческий возраст, оказалось, что меньше времени теперь он может проводить с ней, поскольку должен помогать дяде, первосвященнику. Мелхола, хотя и прилежно изучала Тору, не могла быть с ним рядом в этих заботах. Брат сказал ей: подожди, мы вместе с тобой пойдем в назореи говорить с Господом, а пока что найди себе хорошего мужа, должны мы продолжить род Моисея. Авессалом уже успел и сам жениться, и подчинилась сестра его слову.
Один юноша, Авраам, уже сватался к ней, но отказала она ему, потому что он не мог дать за нее богатый выкуп. А потом предложили ей женщины выйти за Амарию, единственного наследника колена Иуды, чудом восстановленного, и продолжить род его. Колено Иуды было богато и имя его звучало в народе, потому Мелхола согласилась, видя в долге продолжить род его и исполнить завет Господа почет для себя. Благословил их дядя Мелхолы, и вышла она за Амарию, и был он добр к ней. Но сердце Мелхолы все ждало чего-то. В тот год не принесла она мужу младенца.
Когда же настало время собираться народу и трогаться в путь, Мелхолу нашел Авраам и попросил поговорить наедине. Так просил он и так несчастен был, что дрогнуло ее сердце, и она согласилась, хотя знала, что муж будет беспокоиться о ней. Боялась Мелхола совсем отстать от народа и затеряться в пустыне, но по настоянию Авраама шли они в самом конце вереницы, и он рассказывал ей, как трудна его жизнь и полна невзгод, что Господь посылает ему одни тяготы, лишив его род богатства и славы, не отдав в жены ему Мелхолу, послав ему дочь вместо сына. Наконец, остановился Авраам и сказал, что жизнь его напрасна, и хочет он сгинуть в пустыне. Мелхола стала его за руку тянуть и упрашивать, и надвигался на них столп пылевой, затеряться в котором - смерть, потому что Господь не велел своему народу уходить в пустыню дальше, чем стоит столп пылевой, а иначе погибал человек. И в последний миг дернул ее Авраам за руку и передал в руки притавшегося рядом чужеземца, который на привале пользовался гостеприимством народа, и поняла Мелхола, что предал ее Авраам. Авраам успел получить от чужеземца отару овец, за которую продал ее, и отогнать их криком вперед, к своей жене и дочери. А потом обернулся он и зашагал в пустыню, чтобы умереть там, потому что не было ложью все, что он рассказывал, и не хотел он жить дальше. Мелхола же стала кричать, но никто из народа не мог прийти ей на помощь, не сгинув в пустыне, и так увел ее чужеземец в рабство.
Долгие недели томилась Мелхола в плену, и согласилась стать рабыней господину чужеземцев, иначе грозил он ей смертью лютой. И понесла она от него, но миловал Господь - не прижилось семя, и погиб младенец недоношенный. А затем устроили в их стане большой праздник, и хотя до того их обычаи не казались Мелхоле слишком дерзкими, потому что веровали они в единого Господа (хоть и не знали они, что Он - Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, и не знали Его заветов), на этом празднике стали они приносить в жертву людей, как колдуны и язычники. Поняла Мелхола, что не в силах того выносить, и решила, что лучше уж смерть в пустыне, чем жизнь с ними. Смогла она сбежать, и чудо совершил Господь - привел ее стопы к лагерю народа Израильского.
Рухнула Мелхола без чувств перед всем народом, собравшимся у скинии, у ног дяди своего и брата своего. Когда привели ее в себя, все рассказала она без утайки, и о предательстве Авраама, и о своем собственном, пряча лицо в покрывале. В страшный гнев пришел ее брат, но гневался не на нее, а на мужа ее, Амарию, и на весь народ, допустивший такое поругание и непотребство. Ни один человек не осмелился возвысить голос против Мелхолы или сказать, что не верит словам ее. Сестра ее матери, тетя Сара, обнимала и утешала ее, и была с ней рядом, но Мелхола просила оставить ее одну, таким стыдом горела душа ее. Сказала она, что больше не может быть женой никакому мужу, и упросила брата не наказывать ее мужа, Амарию, а отпустить его.
Дочь Авраама пришла к Мелхоле и спросила о его последних словах, ведь мать ее учила, что отец был рад ее рождению. Но Мелхола подтвердила: он горевал, что Господь послал ему тебя вместо сына. И ни одна из них не знала, что в последний миг свой Авраам бросился в пустыню не ища смерти, а из-за пронзительного крика Мелхолы, который надорвал ему сердце. Но то неведомо было никому, и все считали его предателем.
Мелхола не видела света белого вокруг себя - теперь, спасенная Богом, среди своего народа, где многие были к ней добры, она могла думать лишь о том, какой позор навлекла на себя, какие горести претерпела. И вспомнила она о своем желании посвятить год своей жизни Господу. Благословил ее дядя на этот путь, обнял любимый брат, ставший как раз после этого первосвященником, и принесла она обет молчания.
Вскоре после этого умерла от старости тетя Сара, до последнего пытавшаяся Мелхолу утешить. И показалось ей, что осталась она одна среди всего народа. Даже брат был теперь всегда занят почетными трудами своими. И шла Мелхола в стороне от народа, глядя в пустыню и пытаясь услышать голос Господа. Ведь недаром провел он ее через все эти испытания? Чему хотел Господь научить ее, для того ли опустил так низко, чтобы затем возвысить? Но тщетно ждала Мелхола хоть какого-то знака. Когда начал подходить к концу обещанный год, поняла она, что оставил ее Господь. Исполнилось сердце ее тоски и злобы, и хотела она совершить святотатство, ночью войти в скинию и учинить там беспорядок, но все же боялась навлечь гнев Господа на народ свой. И тогда поняла Мелхола, что нет смысла в страданиях человеческих, люди есть прах и в прах обратятся, и Господь ведет свой народ, но не печется о том, счастлив ли он или стенает от горя. Не могла Мелхола больше быть счастливой, и потому ушла в пустыню молча, не сказав никому ни слова.

***

Это история о том, как у мастеров наушники (для назорейства и разговора с Господом) были весь вечер и всю ночь на зарядке, а я этого не знала. А потом разворачивать персонажа было уже поздно, и мы с разбега влипли в ту самую милую моему сердцу клиническую депрессию, которую имеет смысл играть только один раз в жизни, поверьте мне на слово и не пытайтесь повторить этот трюк в домашних условиях. Я это уже играла! В "доме с привидениями", и второй раз сейчас был отчетливо лишним. Хотя за счет неподготовленности пробрало сильнее: когда я пошла поговорить с мастером, умирать ли мне сейчас и что ваще, и она мне добрым голосом рассказала, какие есть варианты ночевки - я после этого отошла и натурально разрыдалась. В первый раз рыдаю по жизни из-за игровых событий.

Так что ложилась на ночь я спать не в роли, чтобы попуститься, хотя и среди остальных игроков (отдельного места для ночевки по жизни предусмотрено не было). Как выяснилось впоследствии, никто не понял, что это был не персонаж (вот вам недостаток отсутствия БХ по правилам), но я почти только молчала, так что ничего страшного не произошло. Наутро вставать было холодно и страшновато, но когда оказалось, что я не в одиночестве буду ждать нового рождения, дело пошло веселее. Я решила теперь играть кросспол (несмотря на большой процент тругендерных мужских персонажей, к нему относились очень лояльно, как я за первый день успела присмотреться, и теперь вот решилась).

***

третий - Берия, тут немного

Третий мой персонаж был Берия, сын Микаэля из колена Данова, видного в народе человека - судьи. Новую должность ввели после большой реформы первосвященнических обязанностей, чтобы не сваливать все на одну голову, и Микаэль обладал большой властью: устанавливать новые законы. Он был тщеславен, и жену, Эсфирь, выбрал себе под стать. Как они говорили, надо чтобы либо муж и жена очень любили друг друга, либо чтобы они очень любили одну и ту же вещь. Между ними царило полное взаимопонимание. Она любила петь и плясать, и оба они хотели славы и почета для своего рода, и в таком же духе воспитывали детей, близнецов, Берию и его сестру Пнину. Пнина была побойчее и позадиристей, но Берия тоже любил бахвалиться и мечтал о великом будущем для себя и сестры. Родители баловали их. Семья у них была большая и дружная: вскоре родилась еще одна дочь, Бугурта, и также вторая жена отца тоже родила девочку.

Во время отрочества Берии первосвященник объявил, что слышал пророчество от Господа, и объявил Елисея, своего брата, царем народа Израильского. Говорил, что впереди лежит Земля Обетованная, но ее надо отвоевать у противных Господу чужеземцев, и должен один воин повести за собой весь народ. Микаэль, отец Берии, спокойно воспринял эти слова: он не мечтал быть самым первым в народе, только хотел, чтобы имя его и слова его имели цену. Берия усвоил себе характер и мысли отца: прилежно изучал Тору, поступил в ученики к другому судье (отец состарился и сложил с себя обязанности), учился держать оружие в руках. В Господа он верил, но видел, что вероучение полезно только тогда, когда позволяет держать народ в повиновении, чтобы он не роптал и работал дружно, потому всегда вставал на сторону царя. Когда Лия начала пророчествовать и смущать умы (сорвала с себя золото и бросила под ноги, говоря, что не о том думают люди, зря слушают левитов и остальных предводителей), проникся к ней неприязнью. Берия с самого детства усвоил, поговорив с честным человеком, ходившим год в отшельниках, что пророки, вероятнее всего, врут, выдавая непонятные голоса, что слышали в пустыне, за прямую волю Господа. Ефрем, объявивший Елисея царем, делал хорошее дело, Лия же делала дурное.

А затем... затем на стан Израиля напали чужеземцы в черных одеждах, с оружием диковинным и страшным, и перебили всех, кто посмел встать у них на пути. Царь повел вперед всех воинов народа, и погиб одним из первых. Берия, отрок со своим кинжальчиком, оказался для черных воинов делом одной секунды.

***

У мастеров, как объяснили после игры, была концепция, что чужаки, которых встречает народ на своем пути, происходят из разных времен. Что путь лежит не только через пространство, но и через время. Но я с предыдущими пришлецами играла мало и совершенно этого не заметила, что мне игры никак не испортило. Главарь "черных воинов" представился как генерал какой-то там, командовал по-современному, а у воинов были "ружья". Было ясно, что народ столкнулся со страшной и неодолимой силой. Но страха, что все скатится к фарсу или шоу (вы все в психбольнице!) у меня не было ни разу. На мой взгляд, история шла красиво и закономерно. Для кульминации нужно было неодолимое препятствие и страдания.

Мы все, погибшие в бою, зашли за песчаный пригорок и снова образовали "походный мертвятник", распределяя колена и всякие игротехнические штуки. А потом мимо нас пошла процессия: конвой из "черных людей", а внутри кольца - дети и подростки. Они остановились недалеко от нас, так что мы прекрасно слышали, что там происходит. Их забрали от остального народа, а они отказывались идти, торговались, выкрикивали проклятия. Пели ходившие в народе кричалки "Нет, нет никого, кроме Бога одного! Я не верю никому, только Богу одному!" и выдумывали новые. Это было просто - до дрожи. Наконец, их всех увели, дав главной среди них (Лии) обещание не причинять им вреда потом, если согласятся. Один мальчик все равно идти отказался и был безжалостно убит на месте. Когда они ушли, встал и тоже пришел к нам, в мертвятник.

четвертый - Фарра, тут и про "концлагерь" и про дальнейшее

***

Нас выпустили совсем маленькими детьми, сумевшими спрятаться в расщелинах скал, родители у них у всех погибли, и потому их усыновили родственники из тех же колен - у кого нашлись. Я был - Фарра из колена Асирова, приемный сын Вениамина. Остальных просто приютили другие взрослые. Они прятали нас, говоря: сидите тихо, иначе те, что остались охранять нас, обратят внимание, что вас стало больше, и отнимут и вас тоже. К скинии они подходить тоже боялись. Но Тору сумели укрыть, и теперь мы читали ее тайком, почти все время кто-нибудь читал вслух: про то, как страдали евреи в египетском рабстве, как к Моисею пришел Господь и повелел освободить избранный Им народ, как насылал страшные казни на египтян - и сердца наши радовались. Жив еще был первосвященник, Ефрем, и он, как сумел, по-скрытному провел для нас обряд инициации. Мы не могли полностью соблюдать все обряды, но старались сделать, что можем.
Других детей, как выяснилось, они забрали в школу, и теперь пытались заставить их забыть свой народ и своего Бога и поверить их языческим премудростям. Даже водили троих стариков проведать их, и старики, вернувшись, передавали нам, что дети держатся стойко и помнят заветы Господа.
Черные люди время от времени подходили проверить, как мы себя ведем, смеялись и издевались над нами. Раз приказали немедленно выдать все спрятанное оружие, а то они обыщут нас (а значит, найдут детей и Тору). У нас не было ничего - мы в спешке нашли и отдали два посоха. Они даже принесли нам еду, но мы отказывались есть то, что они дают нам, и готовили из тех крох, что еще оставались у нас. Они угрожали, что если мы не приготовим еду, нечего будет есть уведенным детям, но потом выяснилось, что это был обман, и детям они есть давали. Мы убедились, что правильно им не верим.
Один раз их начальник, решив поиздеваться над нами, приказал устроить показательный обыск. По очереди, мол, подходите к нам, мы хотим убедиться, что у вас нет оружия, а после вставайте в сторону. Почти все отказались идти. Он кричал, угрожал. Моя дядя (названный отец) приказал мне, глядя в глаза: сиди. Я замер и остался на месте. Когда уже больше половины людей прошли через обыск, он так же спокойно приказал: иди. Я воскликнул: дядя, а ты? Он только покачал головой и повторил: иди. Я пошел. Потом уже все прошли, и остались сидеть одни старики, говоря, что им слишком трудно встать. Начальник черных приказал обыскивать их на месте. Одна старая женщина умерла прямо в руках у чужака - сердце не выдержало. Дядя мой был обыскан и остался жив. После он сказал мне: знаешь, зачем я это сделал? Я хотел, чтобы ты слушался меня, а не их. Поэтому же мы не едим их еду. Мы больше не рабы, как в Египте, согласные на все, покорные всему, лишь бы нас кормили. Рабство начинается с малого. Жизнь береги, но не позволяй себе слушаться чужаков, чтобы это вошло в привычку. За себя, он сказал, он не очень боялся.
Другой раз начальник пришел требовать, чтобы мы отдали всех оставшихся детей в школу: они как-то сумели отличить нас. Было решено, что нескольким из нас придется пойти добровольно, чтобы они не стали выяснять и не забрали всех. Я хотел вызваться и идти, но дядя задержал меня, и другие юноши успели вызваться первыми. Дядя сказал: я дал обет, что мой род не прервется на мне, но так и не сумел найти себе жену. Ты мой названный сын, и ты послан мне Господом в исполнение этого обета. Будь при мне, пока можешь.
Пожив так, мы решили, что, несмотря на страшное время, мы должны выбрать среди себя женихов и жениться на оставшихся женщинах, чтобы не прервался народ Израилев. Одна из девушек, Бугурта, была очень некрасива лицом, и сама же первая признавалась в этом и смеялась над собой. Мне было жаль, что все так над ней смеются. Я вызвался быть ее мужем, хотя она была несходна со мной характером, шумливая и прямая. Зато умела вкусно готовить, и этим тоже не стеснялась хвастаться. Когда она стала моей женой, я сказал ей не хулить себя, и подарил ей золотое ожерелье - подарок от дяди, благословившего меня. Мы отошли в сторону от народа, чтобы завершить обряд и полноправно сочетаться браком. Спрятаться от всех глаз было негде - деревья, что скрывали нас от народа, оставляли нас полностью на виду у чужеземцев. Я решил, что не буду смотреть на них, и не буду смотреть на действительно уродливое, хоть и доброе, лицо моей жены, и закрыл глаза.
Мой дядя Вениамин тоже взял-таки себе жену, почти пожилую женщину, как и он сам, и я был очень рад за него.
А потом, когда Бугурта варила суп для нас, к нам снова пришли чужаки. Стали смеяться, расспрашивать, издеваясь ("Что это у вас за бог такой, а? Мы слышали, про ваши мудреные обряды, а ну-ка, покажите нам, как вы их проводите? Ну, просветите же нас, устройте нам экскурсию!"), но мы почти не отвечали им. "Что это такое у вас?" (Начальник показал на скинию.) "Ах, молчите? Наверное, она вам не нужна совсем? А ну-ка, отряд, снести эту палатку!" Я был растерян - не бежать же одному против них всех с голыми руками? Но кто-то из нас догадался: мы образовали живую цепь, взявшись за руки. Хотите снести - убейте нас всех. А потом - я не успел углядеть, но двое подростков, с кем мы вместе прятались в пещерах, набросились на их начальника с ножом. Они успели только ранить его, а сами были убиты на месте. Тот рассвирепел: я вас предупреждал дважды, а вы спрятали от меня оружие! А ну, выходите трое на расстрел, а не то я сам выберу, кого из вас убить, и это будет уже больше людей! Дядя тронул меня за локоть: моя жена так и стояла, глядя на все это, держа в руках свой котел с супом, который не успела доварить. Корми своего мужа! - приказал дядя. А ты, Фарра, ешь, ешь, тебе жена готовила. Не смотрите туда. Трое из народа, старики, по слову начальника вызвались на смерть. Первый раз у них в оружии что-то не сработало. Во второй раз - сработало как надо. Под наши бессильные проклятия черные чужаки ушли. Мы похоронили мертвых.
Но однажды утром, проснувшись, мы не увидели их, как всегда, охраняющими дорогу рядом с нашим лагерем. А потом - потом вернулись дети. Дети, которых они держали вдали от нас все это время. Они сказали, что им предложили выбор: уйти или остаться, и все, кроме двоих, вернулись к своему народу. Они ужаснулись, что в "школе" их обманывали, и пока там рассуждали о доброте и милосердии, здесь над нами издевались и убивали нас.
В том, что черные люди пропали, мне чудился какой-то подвох, я стал расспрашивать о тех, кто учил их в школе. Но вскоре одна из вернувшихся девушек, Лия, сказала: собирайся в путь, Израиль - и когда ты будешь готов, воздвигнутся столпы, и поведет тебя Господь к обещанной земле, как было в прежние годы. Все не поверили сразу, но на всякий случай стали собираться. И - чудо - все стало по слову ее. Когда мы сложили скудные свои пожитки, столпы воздвиглись и повели нас вперед. Так мы узнали, что Лия - пророчица.

Вскоре жена принесла мне двух дочерей, а жена дяди - дочь и сына. Эти дети никогда не видели, как жил наш народ до рабства, и хотя мы старались учить их, мы шли, и не много времени было у нас. Сын дяди Вениамина был отдан как выкуп в род Левия, чтобы быть первосвященником, потому что прервался на Ефреме род, и не было у нас для него замены. Но почти не осталось в народе старших и мудрых, и некому было учить его. Когда первосвященник изрек, что отныне женщинам позволяет входить в скинию, и касаться Торы, и еще многие из обычаев отцов наших назвал отныне ненужными - народ стал роптать. Предлагали даже побить его камнями, но я воспротивился, как и многие другие, и не было того, ведь он был избран первосвященником по закону, и большой был грех хулить его. Но страх, что гневаем мы Бога, был со мной, и знал я, что единственное, что помогло выжить моему народу в рабстве - это наша верность завету Господа и обычаям Моисея и отцов наших, и если сотрутся они из памяти Израиля, то рассыплется и весь народ, как сухой песок. Лия же ничего не говорила народу, как будто и не слышала этих споров, а во время перехода говорила только, что Господь хочет, чтоб мы сами думали, и нет единственного ответа на те вопросы, которыми со всех сторон осаждал ее народ. А потом сказала, что близки все ответы.
И повела нас за столпами на крутую гору, и взобрались мы на нее, и охватил наш взор поля и озера и зеленые леса. А впереди стояли фигуры, одни были одеты в черное, а другие - в белое, и протягивали нам невиданные кушанья, сладкий виноград, молоко, мед и оливки. И приблизились мы к ним, и по слову Лии пали на колени, и сказано было: глядите на Землю Обетованную, что даровал вам Господь, обещанную в заветах Его. И стоял я, смущенный сердцем, и не понимал, как же все устроил Господь, и почему не прогневался на нас, и верно ли изгнал черных чужаков навсегда. А потом я увидел, как позади стоит Сим, один из тех мальчиков, с кем мы вместе прятались в пещерах, и прижимает Тору к груди, и глядит испуганно. Он мало разговаривал с тех пор, и всегда читал Тору, и когда боялся, прятал ее на груди у себя, как мы тогда прятали ее от чужеземцев. И я взял у одного из мужчин в белом оливки, и подошел и протянул Симу, чтобы и он понял, что здесь его не обидят. А потом я нашел свою жену и дочерей и дядю и обнял их всех и прижал к сердцу.

***

Концовка была страннее всего, для меня. Мы как-то с ней рассинхронизировались. Мало было ликования и возрожденной веры после того, как ушли чужаки, и не каждый громко восхвалял Лию-пророчицу, и в общем было страшно (по инерции) и ничего не понятно. К тому же, лично для меня тут просто было по жизни слишком резкое переключение, непонятно, что для персонажей уже прошло больше времени. Но это, кажется, я была среди немногих, люди все-таки в основном словили свой катарсис, и я рада за них.
У меня же получились... не сказать, что запоминающиеся истории. (Хотя теперь, когда смотрю на них со стороны, больше любуюсь ими, чем когда их играла.) Было сложно психологически - все время запоминать новых людей и привыкать к ним (это главная моя проблема! я за два дня успею привыкнуть только к одному "набору" людей, черт побери)), вообще, после первого дня игры на меня всегда наваливается усталость, и начинать второй сложно. В общем-то, я просто не смогла придумать, как написать отчет об исходе в целом, а не о своих персонажах, которые всего лишь его частности. Мелкие фигурки, а важна лишь вереница, цепочка, народ. Главное, что я смогла вернуться, хоть и не без сложностей, и привезла оттуда настоящую нежность к этим людям, к этому простому, ясному, жестокому мироощущению. Жив Господь, жив Господь.
Ах, да. Часть "кричалок", которые пелись на игре, взяты у еврейских кантонистов. Как оказалось. Господи боже. Вообще, с "концлагерем" это был бесконечно сильный сюжет, и хотя я в нем играла пассивно и тупила, но было очень... и жутко и пронзительно. Моему дяде Вениамину - низкий поклон.

@настроение: ааа не умею писать тексты не умею редактировать тексты ааа

@темы: ролевые игры

---

Дошить костюм, оставить сохнуть золото, серый рассвет и туман за окном между темно-зеленой листвы.
Мне всегда очень нравилось работать руками, это... очень создает роль.
Впервые у меня это было даже не на игре, а перед нашим первым СК, где я косплеила Фантину, а ночью перед ним - тоже до утра нанизывала раскрашенные в цвета французского флага маршмэллоу на зубочистки. И надела длинную юбку с платком - может, впервые в жизни. И по дороге в метро меня накрыло волной - осознания, как она была молода, может, моя ровесница (еще тогда), и - вбросило в роль, в общем, сощелкнуло, совпало.
Каково - корпеть над ювелирной работой по золоту, расшивать богатую одежду - для хозяев и хозяек. А потом - сидеть вот так до утра. Но уже для себя или для семьи. Как свободная женщина.

---

сначала три ночи подряд, вместо чтоб высыпаться, продумываю во сне детали организации выезда и подскакиваю несколько раз за ночь, потому что что-то пошло не так и все проебано! (даже не столько в режиме "кошмар", сколько в режиме давящей тяжести такой)
а потом включаю сериальчик ради матчасти, ничего от него не ожидая, и начинаю растроганно плакать на второй минуте. (the red tent. insta-rec на основе первых 10 минут. но возможно я и правда сейчас не оцениваю адекватно.))
доктор, со мной все будет хорошо?
UPD: первая серия хороша, вторая не нужна

---

БлокАда, часть 3

К сожалению, очень плохо умею редактировать собственные тексты. Написала сумбурно, лишь бы важного не забыть - телеграфично, без порядка, без общей структуры, - ситуации и люди. Но оно должно быть, пусть даже так.

***

Перед игрой я написала три письма: мужу на фронт, сыну на фронт, дочери в эвакуацию, - от вас всех давно нет вестей, город теперь в кольце, будьте стойкими. (Сам процесс - писать своей семье - был для меня на игре гораздо важнее, чем содержание этих писем. А их ответы - важнее, чем содержание ответов.)

И подготовила похоронку на сестру моего хорошего знакомого по литературному клубу, студента Льва - он приходил к нам в милицию с заявлением об ее исчезновении. Нашли - уже труп. Нине очень не хотелось вручать эту бумагу лично (можно было отправить по почте), но она себя заставила. Смотреть в глаза, выразить соболезнования, отвести глаза, когда он пошатнулся, ответить на все вопросы (хотя и в бумаге ровно те же ответы). Они потом вдвоем, Лев и девочка Искра, темным ноябрьским вечером обошли все больницы и морги по району (по моей бумаге брату могли бы выдать тело). Но тела не было нигде (игротехнически не было, нельзя было найти), значит, успели похоронить - неизвестно кто, неизвестно где. Как и многих потом, в ту зиму.

***

Осень, первый налет, подъем под воющие сирены, бомбоубежище. Мне удалось поспать перед этим на холоде всего час (холодно было так, что вода в колодце замерзла, и весь вечер мне нечего было не только есть, но и пить). Я сменяла на толкучке детскую игрушку (зайчик в красном пионерском галстуке - любимец обоих моих детей в трехлетнем возрасте), которую из сентиментальности забрала из дома, когда переезжала на казарменное положение в участок - на маленький пакетик макарон. Но не было дров, и воды тоже - я легла спать голодная. С утра было до того плохо, что даже отвлечься и сосредоточиться на работе не могла - написала второе письмо мужу, с жалобами, не дождавшись от него ответа на предыдущее. Было очень стыдно, хороша коммунистка, только о еде и может думать. Когда пошла проверять порядок после смены на хлебозаводе, вместе с работавшей там Лизой - она увидела в кастрюле кусок прилипшего теста, совсем маленький. Отделила половину и отдала мне. Самое вкусное, что я ела в своей жизни. А там уже и пайку на день выдавать стали.

***

Первая бомбежка была в три часа ночи. От сна на холоде и резкого подъема меня била дрожь по жизни. В бомбоубежище мне предлагали одеяла, теплые куртки - но это такая дрожь, изнутри, одеяло тут не поможет, и я отказывалась. В бомбоубежище очень темно, люди сидят рядом, шевелятся, но лиц не видно; воют снаружи сирены, бомбы падают на город, на наши дома - нужно петь или говорить, иначе можно сойти с ума. И весь декабрь мы пели, подхватывал каждый, кто знал слова - а вела почти всегда милая Идея Круглюк, молодая учительница с чудесным голосом, тоже моя знакомая, у нее запас песен был просто неистощим. Она погибла перед Новым годом, и петь стало сложнее. Я вспомнила только один куплет "Синего платочка".

Один раз, еще с Идеей, мы на троих смогли целиком вспомнить балладу Стивенсона "Вересковый мед".
(Отец, старик, хитростью заставил шотландцев убить своего собственного сына, пообещав взамен выдать секрет.)
Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды -
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне - костер не страшен.
Пускай со мной умрет -
Моя святая тайна,
Мой вересковый мед.

Это звучало почти так же страшно, как "Священная война". И ровно так и жили. Тогда, к концу декабря, жалости уже не было. Нина ведь ни разу ни к кому из погибших не пришла на похороны. Всегда работала.

***

Тогда, осенью, во время неожиданного ночного налета не по расписанию (по немцам обычно можно часы заводить, но иногда они устраивают городу "сюрпризы"), Лев тоже подходил ко мне, предлагал одеяло, спрашивал, как я себя чувствую. Рассказывал что-то - про то, как бывал в Москве, а там метро замечательное построили, съездите, Нина Васильевна, после войны обязательно! - и про книги о чем-то мы говорили, наверное. И почти каждый раз вот так подходил, расспрашивал, говорил.

Я подходила к нему за декабрь - несколько раз, допросы и повторные допросы. С гибелью его сестры там все было очень сложно, она мародерствовала, в теле немецкая пуля (а в похоронке пришлось написать, что осколок бомбы, "по всей вероятности") - на какую дурную компанию она нарвалась? Подозревали его, конечно, других зацепок практически не было. Допрашивали, все меньше щадя его чувства, но ничего не могли узнать. Работал на заводе он тоже очень уж бойко - то ли герой труда, то ли вина его грызет изнутри (это все мне же излагал кто-то из начальников смены). Расспрашивала Искру, ходившую за ним хвостом, призывала к бдительности, намекала, может, у него на душе неспокойно. Но нет, ничего. К концу декабря мы перестали разрабатывать эту версию.

А весной, когда все поумирали - Лев стал начальником завода. Щепкин (председатель районной ячейки партии) его уговаривал, а он еще в своих силах сомневался, мол, недостоин. Да ведь других-то людей нет. Приняли ли его в партию - не помню уже, весной мне почти уже все равно это было, кто в партии, кто беспартийный. Он был свой, он был рядом, он работал. (Нина любила прощаться с людьми фразой: "Работайте, товарищи!") Он всегда помогал Нине дойти куда нужно, в бомбоубежище, на площадь. Спрашивал, поела ли сегодня.

Уже в мае устроили танцы, попросили на радио поставить музыку, ну и кто был свободен и рядом - тех позвали. (Задумка была Щепкина и Володи, но их рядом не было. Пришлось самой командовать: марш на площадь! Боишься, что никто не придет, потому что нет уже никого, никто не может, и вместо танцев выйдет - что-то жалкое.) Нина, Зоя - обе дистрофички, сами на ногах уже не стоявшие, сидели в участке круглый день, потому и первые приглашенные. Танцуют, вися на мужчинах, буквально - ноги не держат. Осторожно, не потоптать бы капустные грядки на перекопанной площади. Нина танцевала со Львом сначала, и смеялась чему-то вместе с ним, впервые за полгода, и танцы получились, и пришли ребята из госпиталя, а потом уже она танцевала с Володей.

***

Начало декабря, после той первой по-настоящему голодной ночи. Съела пайку по карточке - и голодный страх отпустил. (Мучило не столько чувство голода само по себе, сколько страх, что будет все хуже и хуже. Боишься, что будет больно потом.) Малодушие. Чтобы как-то забыть про этот стыд, вызвалась дежурить на крышу по зажигалкам, перед дневным налетом. Страшно? Страшно было стоять пять минут в полутьме и ждать, придет ли на смену кто-то еще. Надевать противогаз, в котором запотевают стекла от дыхания, - а вдруг будет плохо видно. Страшно подвести, как перед экзаменом. Сделать все слишком медленно, недостаточно проворно и ловко - и чей-то дом сегодня сгорит. Стоишь, ждешь. Немец пунктуален.

Мы действительно отдежурили не слишком ладно. Инструктаж был не очень, и хорошо хоть сами не поранились, а команда подобралась вся женская. Как я сердилась потом на кого-то из коллег, вроде бы Пронского, который обмолвился, что вот надо все-таки мужчин на крышу ставить! Нет, это из-за отсутствия опыта, а кто уже бывал - отработает лучше, женщина ли, мужчина - никакой разницы!

Во второй раз сама, впрочем, не ходила, находились добровольцы. И не только добровольцы. За кражи, халатность, распространение слухов - приговор один: принудительные работы на благо города. А у нас и высшую меру этим заменяли иногда. Кто-то шел сам, не вынеся подозрений или стыда. Акимов, Мартынов, Щепкин. Акимов, директор Кировского, допустивший, что туда пронесли и подложили бомбу, а до того выпустивший на смене бракованный снаряд, разорвавшийся в руках у нашего бойца. Вызвался дежурить. Как только вернулся в бомбоубежище - даже не раненый, сел, голову в руках спрятал - я подошла и принялась его допрашивать. Получила незадолго до того сведения, что он жил в нужном нам доме, - сообщавшемся с заброшенным домом, соседним, при помощи лаза, а в том заброшенном печатную машинку нашли и пистолет. Долго выясняли, но нет - только его жена и дочь жили, а сам он в Колпино в то время работал. А умер Акимов зимой, вслед за дочерью (той самой Искрой), все от голода. Давили мы на него сильно (особенно когда Пронский за допрос взялся, я ему передавала все сложные случаи), а он честный коммунист был.

Матвей Мартынов тоже на крышу вызвался сам. Был без ноги (на одной из бомбежек ранило, спасти ногу не сумели), ходил на костылях. Фактически - самоубийство. Перед этим порвал партбилет, крича, что партии на простых людей плевать, а мы все здесь подохнем от голода. Порвал уже в участке, а задержали его потому, что так же в истерике ругался, когда у него на глазах Пронский и Кошелев застрелили диверсанта, у которого нашли поддельные карточки хлебные, при попытке бежать. Людей нельзя стрелять, сейчас на крышах дежурить некому, и на заводе работать! Мартынова - не расстреляли.

***

Мои коллеги, начальник участка Кошелев (вообще-то поперек меня назначенный! и дело убитой немецкой пулей у меня забравший!), молодой Пронский (блестящий чекист), полковник НКВД Майский (светлая память), бессменный дружинник и дежурный Вася. Все погибли.

Весной Нину орденом труда наградили - она написала мужу, что это потому, что единственная в живых осталась, из всего личного состава по району. Достойной себя не считала. Сколько было в расследованиях промахов и тупиков. Диверсанты, взрывы. Поддельные карточки. Когда весь Ленинград еле держится, за что тут награждать, за какую работу? Перед Ниной всегда был пример более стойких товарищей.

Кошелев погиб еще зимой, на зажигалках. Верный товарищ. Жена его ненадолго пережила. Я знала его десять лет. Карточки хлебные ему отоваривала, когда он уже в паспортных данных собственных путаться начал - тогда многим от голода тяжело было соображать. Вместе бились над делами, вместе ничего понять не могли, все концы будто в воду, вместе натыкались на неудачу за неудачей.

Вася, милый, храбрый мальчишка. Привели его за отсутствие документов и сбычу ворованного на толкучке, искали, кому бы передать - тетке, от которой он сбежать грозился, или Идее Круглюк, его бывшей классной руководительнице, которую он любил. А тут как раз Кошелев с Пронским куда-то пропали и двое суток в участок не являлись. А мне работать надо, по всему району вести дела. Вася мне нравился, бойкий, славный. Ну и записала его в народную дружину, взяла честное слово с него: участок не покидать, поставила дежурить и вести протоколы, кто из граждан захочет в милицию обратиться. Какие-то нотации, может, и читала, но ему уже не надо было - взрослое доверие почувствовал, ответственность. Вскоре уже рассказал и про свою жизнь мародерскую, и важную бумагу, случайно найденную, мне отдал. С позволения Щепкина так мы никуда его и не пустили, даже когда мои коллеги нашлись и к обязанностям смогли приступить - он остался работать и жить на казарменном в милиции, под мою ответственность. Ни разу не пожалела. Тетка к нему заходила (а чего мне стоило в начале не дать ей его забрать!), Идея воспитывала, литературе учила - это я не вмешивалась уже. Главное - мальчик на прямую дорожку встал, все теперь хорошо будет. Страшную зиму не пережил, умер в самом конце декабря от голода.

Пронский - Олег Пронский, хотя по-настоящему его по-другому звали - гораздо четче и результативнее меня работал. (Методы допроса жесткие, а как со шпионами и диверсантами иначе? Декабрь, темно, иду по делу мимо участка - о, Пронский кого-то бьет! - помощь вряд ли нужна, иду мимо.) Он ведь, Пронский, сначала себя за простого милиционера выдавал, но очень скоро стало понятно все. Уважала его сильно, а многие дела ведь вели вместе, видно, как кто работает. Там все втроем с ног сбивались, служебная ревность отпала моментально. Пронский, будучи меня сильно старше по званию, запретил весной с ним пайком меняться (сам же за меня и получал! но почему-то мне выдали больше по карточке). У меня уже тогда ноги не ходили, и кусок хлеба в горло не лез, но я знала, что иначе умру, то есть не смогу работать, - поэтому заставляла себя. Но хоть бы поменьше пайку. А он сильный и молодой, ему бегать по всему городу, если уж я встать не могу. Отказался, зараза. А через час его застрелили.

Товарищ Майский. Помогал, подгонял, был, казалось, везде, вникал во все. Просил Нину проверить, по чьей рекомендации один ненадежный тип был принят в партию несколько лет назад. Оказалось - Щепкина. Ну, тут тупик, Щепкина подозревать не будешь.

Майский всех нас воодушевлял, иногда жестко ("Вы что стоите, Нина Васильевна, у вас работы нет? Сейчас найдем!" - упрек в лености от коммуниста - хуже плети), но руки у всех в конце зимы уже опускались. Самое страшное время: разбомбили оба завода, Кировский (военный) и Крупской (хлебный). Дома жилые не восстанавливали уже давно, ни денег на это нет, ни сил у людей. В конце зимы оставалось сначала два целых дома: наш милицейский участок и жилой в Петропавловском районе, а потом и во второй бомба влетела. Кто-то перебрался из того района в госпиталь, но там для больных койки нужны. Поэтому почти весь район уже ночевал у нас в участке. Самое страшное, что ведь поместились все. Очень мало нас осталось. В бомбоубежище на лавках всем мест стало хватать. А идешь ночью по городу - темно, пусто, как в гробу. Кое-где здания белеют. От Ленинграда остался один оголенный скелет.

Заводы разрушены, в партийной кассе пусто. А чтобы восстанавливать, нужны и деньги. Щепкин идет по нашему (Исакиевскому) району, просит у каждого встречного. Предлагает военный займ оформить, но куда там. Все бы и так отдали, если бы было хоть у кого. Больно смотреть на него. Иду вместо него в Петропавловский, пристаю к каждому прохожему. В госпитале готовятся к операции, впроголодь работают. Добиваюсь ответа, кричат на меня сердито: куда вы их деваете?! да нет у нас все равно ничего! Но хорошо, что мне, а не Щепкину.

Только благодаря Майскому, понукавшему, не дававшему опустить руки - нашли золотые слитки, обменяли на деньги, восстановили к Новому году заводы. Как пьяные, шатались с Володей по всему району, ощупывали стены, он отыскал еще один тайник и нашел кирпичи. Я их везла на саночках на почту, держась за стенку, перемазав шинель в какой-то краске, потому что прямо уже не ходила. С утра их отправили в Москву самолетом, покупать технику у американцев по лендлизу. А я даже и не спрашивала, пока мы их искали - зачем, куда. Майский сказал - значит, это крайне важно, работаем.

Майский мне весной, когда я уже не вставала, банку консервов принес. Зачем мне теперь-то еда, товарищ, я один кусок хлеба за день проглатываю с трудом, в кипятке размачиваю. Положила в партийный сейф, товарищам пригодится.

А с Щепкиным мы больше всего вместе работали весной, когда я была уже сидячая и поэтому могла только писать - стала секретарем райкома вместо погибшей зимой Зинаиды Егоровны Кошелевой. Хотя, конечно, он и всю зиму рядом был, вместе за город стояли, вместе из последних сил выбивались. Замечательный организатор, очень надежный человек, и щедрый к людям, как добрый отец. Ненавидел Майского - тот ему расстрелом угрожал каждый день зимой, и живых людей на то золото променять был готов - так Щепкин думал. Но они все это при себе держали, либо лично общались. Нина не знала ничего.

А потом две улики у нее в руках сошлись (одну уже из могилы подбросил диверсант, Майским обезвреженный, цепкая хватка у мертвых: оба чекисты, оба оговорили друг друга, а кому верить? - а другую сцену в плохом освещении гражданин понял неправильно и в милицию честно донес: не передавал никому Майский записку, просто об пол с обидой бумажку швырнул). Арестовать, допросить. Но сама Нина еле пистолет поднимет, Володя другое дело ведет, а время терять нельзя. Отдала свое табельное оружие Щепкину, сделайте, мол, что нужно. А тот возьми и застрели Майского, как собаку. На теле - ничего, один паспорт. На кого он работал, если шпион - с кем связывался? Теперь не узнаешь.

Сначала - полная растерянность. Но - вы, Щепкин? Как вы могли? Он, спокойно: "Если не знаете, как делать, товарищи - делайте по закону". Нина собирает военный суд, сама - обвинитель. Тройка приговорила: Щепкина партбилета лишить, взять подписку о невыезде из города (пойди, денься сейчас куда-нибудь из Ленинграда!), послать телеграммой запрос в Москву о золоте, дошло ли. Не успели нам ответить. Так Нина и не узнала: зря, задаром Майский погиб, был настоящий коммунист, товарищ и вдохновитель. Успеет она в эвакуацию уехать, или из Смольного кого-то разбираться пришлют раньше - не знаю. Дорого ей может встать эта ошибка.

А Щепкин раскаяния не проявил, оставил весь район без хозяина. (Больше всего именно это Нину рассердило! Она, не ходячая, теперь фактически председатель райкома и старшая в милиции, в одном лице, как распоряжаться, она и не умеет, и силы на исходе. На кого Щепкин район оставил, хоть подумал сам?!) Вызвался на крышу дежурить (да как вы его пустили, почти старик, ходить ему и то тяжело! - закричала Нина), получил ранение в живот, после идеальной операции в госпитале оправился. Придет ответ из Москвы - пошлет его тройка в штрафбат, да он и не отрицает, что так будет справедливо. Ни слова ему лично Нина не сказала.

Он не просто сорвался - бывало, в смертное время, зимой, на человека находит просто - и он сам не знает, что творит. Щепкин так тесто на хлебзаводе пришел есть однажды, никого вокруг не видя. Потом сама Нина трясла его за грудки и тоже требовала хлеба. Бывает. Проходит, если подождать немного, за это уже и судить к весне перестали. [Это была модель голодного безумия. Мы, игроки, жалели, что недотягиваем, слабо реагируем. Но видим же, что накатывает, не в здравом уме человек временно. А мастер сказала потом, что абсолютно исторично это вышло. Там тоже привыкли и тоже менее строго к этому относиться стали.]

Но здесь было не это, а явно сознательное решение. Когда узнают, что Майский шпионом не был - Нина же Щепкина предателем называть станет. Хотя прошли всю страшную зиму вместе. Но откуда в ней взяться жалости. А главное - как заставить себя не думать, что сама виновата, что сама ему в руку пистолет вложила. Нине, несмотря ни на что, очень легко уже весной стало отрекаться от людей. Хотя и всегда было просто. Ты сам думал, что честный коммунист, и я тебе верила - а на проверку вот как поступил, предатель. Партия сказала, приговор ты слышал, и не спорил даже. Руки больше не подам. Нине всю жизнь было это легко, потому что она же людей очень плохо видит - и поверить, что человек не тот, кем она его считала - да запросто. Вот привязанность и товарищеские узы перерубить сложнее, ну так можно же и не думать об этом. Всегда есть работа. (Была, до эвакуации.)

(А каково Нине будет в эвакуации без чувства собственной полезности - и без товарищей, из которых каждый был готов ходить ей за водой, пайком, отводить в бомбоубежище и никогда не бросить одну, беспомощную, - это я не хочу вперед думать. Может, еще и не уедет. Но Щепкин так убеждал, что в городе каждая крошка на счету, а лечить в стационаре усиленным питанием - надо там, за кольцом уже... Из чувства долга согласилась.)

***

А Олега Пронского за месяц где-то до Майского застрелила Клава, моя двоюродная сестра, подло обманувшая мое доверие. Я и не знала о ее существовании до 40-го года, когда она приехала в Ленинград с сыном. Помогла ему поступить в университет, даже не вполне честно. Но ведь семья, единственные, кто из всех моих родных уцелел. Он - не отрекшийся сын врага народа (мать-то отреклась и фамилию сменила). Обо мне этого всего не знали ни в милиции, ни в партии, да так и не узнали, хотя я боялась.

Об Артуре (сыне) не знала ничего, да уже, после истории с университетом, и не стремилась, стыдно было, забыть хотела. А Клава - ленивая баба, без царя в голове совершенно, глуповатая, но веселая, что с нее возьмешь. Поселила ее в своей комнате, переехав на казарменное. А она не очень-то на меня рассчитывала - ей не пришло в голову меня ни звать, ни угрожать, даже у Пронского на допросах. А я старалась ей каждый раз помогать, брала на поруки, хотя за полную несознательность и болтливый язык ей могли бы и жесткий приговор вынести. Читала ей мораль, пыталась как-то воспитывать. Угрозами (не отрекшийся сын, его будущее!) заставила ее пойти работать в госпиталь, когда на партсобрании жаловались, что там не хватает рук. Прижилась она там, отзывались о ней хорошо (их работа спаивала коллектив еще лучше нашей, милицейской), я и подумала, что исправилась, честный труд преобразует ведь человека!

Только вот одно: всю зиму и весну не отставал Пронский от Артура - сын врага народа, нужно проверять. И ненавидела Клава его за это люто. А когда нашлись весной доказательства (подельница Артура созналась сама! все рассказала Пронскому, после его гибели - мне, выступила с показаниями в суде, хотя сначала боялась - молодец женщина, словом, товарищеское братство наше и ее в советском духе перековало!) - тут Пронский решил устроить очную ставку им, сыну и матери. Не уследил, а у нее сверхъестественные силы какие-то от отчаяния проснулись. Его же пистолет выхватила и выстрелила ему в голову. Погиб при исполнении. Клаву и Артура судили, я опять же была обвинителем. Артур не отпирался, но подельников назвать отказался. Она, сволочь, пыталась оклеветать Пронского: мол, он ее насиловал, и на глазах у сына. [Многие поверили, в т.ч. по жизни. Нет, не насиловал. Да он и бить-то женщин не мог, сколько его Майский ни воспитывал.] Обоим приговор - расстрел. Нина сама командовала "огонь!".

Это вот тоже заставило Нину сильно сомневаться в себе. Ничего не знала, не уследила, бдительность не проявила. Антисоветская болтовня, да, но как я могла даже не догадываться?.. Сволочь. А мне орден дали, ну как же.

Как Нина не давала Артуру, ждавшему в участке за решеткой суда, съесть отобранный у него же при обыске кусок хлеба - ничего! я сама вчера так в обморок падала, до суда не помрет - это мне долго после игры вспоминали. Как объясняла молодой партизанке, пришедшей в город по весне - сильной, здоровой, настоящего голода уже не заставшей - что такое кусок хлеба в Ленинграде, и почему его нельзя отдать шпиону. Когда уже ясно стало, что нужно покормить его, иначе рискует не дожить до расстрела - достала пайку из сейфа и хотела швырнуть об стену, как собаке. Встать-то не могу, вот и долго думала, силы рассчитывала. Чтобы докинуть, никого потом не заставлять подбирать из товарищей, ни у кого ведь сил нет. Но Майя (подельница) кусок из рук у меня выхватила молнией и подбежала, ему протянула. А он до суда так и не догадался, кто его сдал, и в тот момент отдал ей для сохранности чертежи, которые немцам хотел передать. Она - мне. (Просила меня после суда порекомендовать ее в кандидаты в партию. Я была всецело готова. А машинка и поддельные карточки ведь были ее рук делом, в чем она так и не призналась. А я уже даже подозревать не могла, хотя там косвенная улика одна проявилась. Но невозможно было подозревать человека после такого поступка.)

***

Из светлых минут - была Зоя, актриса, какой чудесный спектакль, чеховского "Медведя", они на Новый год поставили! Весной она уже тоже не могла ходить, лежала рядом на соседнем матрасе в участке, в тихие минуты мы разговаривали. Я ей зимой читала нотации, что нельзя ведь ключи от собственной квартиры отдавать случайной подружке (та оказалась воровка и вообще сомнительная личность; погибла) - нужно лучше различать людей, и бдительность проявлять! А сама с этой Клавкой так же - не разглядела гнилой ее сути. А Зоя ничего, утешить меня пыталась. Девочка совсем еще, очень добрая.

Письма ей приходили, и я тоже рядом сидела, своим писала. Но формально уже, еще одна обязанность: дать знать своим, что жива. Столько за зиму пережили - как это все расскажешь. Только поклясться еще раз, что выстоит Ленинград.

Нина вообще не любила рассказывать, о чем думает, что чувствует. Да и не знала сама, чаще всего, очень хорошо от себя горе прятала, да и все сложные чувства. Мне, игроку, и то не рассказывала! Поэтому на "мемориальной стене" - игротехнический аналог дневника - я не могла ничего писать. Очень жаль, и понимаю, что идея очень нужная, писали все игроки, и замечательно писали - а я нет. Не могла себя заставить. Нина говорила: нужно работать.

***

Нина ведь поначалу, в декабре, свои силы старалась беречь и рассчитывать. Сейчас свалишься, а кто работать будет, дела вести? Нет, ешь свою пайку каждый день, если надо - вещи обменяй, но ешь сама, а с каждым не поделишься, все голодают. Очень просто и удобно. А потом видишь, как люди идут добровольцами на завод вторую смену, на крыши, да просто поднимают на улице тех, кто падает... Сложно в стороне стоять. Когда заходишь в свою бывшую квартиру, а там Лиза, соседка, кипятком угощает, дрова есть у нее. Вызываешься ей в обмен принести воды, хотя она не просила - хоть как отблагодарить. Кастрюлю пачкать не разрешает, правда - и уносишь кипяток в стакане, просто бросаешь в него макароны, а потом так и жуешь. Рот говорит - не еда это, а желудок - еда.

Лиза мужественная очень. Везде помогает, всех подбадривает, что идет не так - мне доносит (так мы за халатность бригадира хлебозавода прищучили), и вот она свои силы - совершенно не бережет.

И когда перед очередным налетом все забегают в бомбоубежище, и кто-то говорит: там перед хлебозаводом одна осталась, проверяет, не подсветили ли диверсанты здание - выхожу из укрытия и иду за ней. Во-первых, по вчерашнему графику (а сегодняшний составить просто не успели) тот коридор - моя ответственность. Во-вторых, была ни была, немного сил еще осталось, а человека бросать нельзя. В первый раз так рискую, ну должно повезти ведь? Я быстро. Не везет.

Там Лиза сидит, с раненой рукой, сама идти не может. Дотаскиваю на себе до участка (он по дороге), силы кончаются. Решаем переждать бомбежку в нем, но осколки залетают - ранит меня в руку, и Лизу еще раз, в то же место, та еще удача. Перевязываем друг друга. Больно. Лиза смеется: ты без левой руки, я без правой, из двоих одну цельную работницу можно скроить.

В себя прихожу уже в госпитале, Лиза на соседней койке, обе ждем операции. Вот там, взявшись за руки, разговариваем долго. Она вспоминает какие-то мелочи мещанские, бытовой уют, свою мать, разрушенный дом наш, где были у нее фарфоровые статуэтки, обои в комнате с красивыми листьями, зелеными, и как будто видишь эти листья, лес, над головой... Сладко рассказывает так, душа моя, все пытается утешить того, кто бы ни был рядом. Просит, чтобы ее оперировали после меня, потому что у нее дистрофия и шансов меньше. Смеемся с ней из последних сил, что мне так и не удалось ее уговорить вступить в партию. Вот где-то здесь и понимаешь, что партия - не так важно, как настоящее товарищество. Когда меня уносят на операцию, я уверена, что видела ее в последний раз.

Но она выживает каким-то чудом. Ранней весной еще и ходит (я уже нет), еще меня пытается подкармливать. А мне вот не приходит в голову проследить, чтобы она не забывала поесть. Ни мне, ни Льву, никому из наших. Умирает она в марте, а я работаю, мне только рассказывают об этом потом. Лиза, прости, милая моя, прости.

Но это я знаю сейчас, а тогда у Нины нет сил никого оплакивать. [Я долго удивлялась после игры тому, как сильно Нина чувствовала себя недостойной, недостаточно верной коммунисткой, плохо работающей, от ордена готова была отказаться - только ради товарищей промолчала. Я думала, что это блид-ин игроцкий пролез. Но нет, все проще. Это вина выжившей. Никого не оплакавшей, не похоронившей, зажавшей себя в тугой узел, горевать нельзя, иначе потом не встанешь.]

***

Ответные письма от мужа и дочери Нине пришли где-то в середине декабря. Муж простил ей нытье, утешал и подбадривал, как мог. [Вживую они никогда на таком уровне не общались. Вот что значит проговорить запрос на эмоцию словами! В жизни никогда Нина этого не умела.] Дочь писала, что ей приходило и письмо от брата.

А через неделю Нине принесли похоронку. Она только печать увидела, а дальше открывать не стала. По важному делу надо было идти, расследовать, как раз тогда диверсия случилась. Закричала на себя: нет, не сейчас, не смей! Не открывала до самого конца декабря. Потом, уже когда кирпичи на почту отвезла, кончены дела на сегодня, все по своим углам разбрелись, одна осталась. Еды ни у кого не допросишься - пыталась. Но нигде нет, во всем городе больше нет. У фонаря на улице села, достала письмо: сын. Погиб сын. Вставать не хотелось.

Потом - какой-то шум в конце улицы - кто-то наткнулся на тело. Обморок? Нет, нет, уже мертвый. Вася. Как дотащить на кладбище? За санками кто-то сходил, а сил нет ни у кого. Проходит мимо мужчина, молодой, тощий, но крепкий. Сначала мнется и вроде готов помочь, а потом убегает все равно. На пару с Лизой кричим ему вслед проклятия. Кажется, до кладбища Васю довозит она. Хоронить сил нет, просто оставляем его там.

Приходит Идея, плачет, кричит, она ведь Васе за сочинение пятерку только что поставила. Лиза утешает ее, Идея, вроде бы, слушает. Лиза предлагает найти девочку, которой он писал, что-то там от него послать. Идея соглашается. Я стою рядом, беспомощно молчу, бесполезная. Не могу плакать, не могу ничего Идее сказать, и она очень громко кричит. Лиза уводит ее куда-то, а я плетусь следом, но сажусь у ближайшего фонаря. Успокаиваю Лизу: вы идите, я немного отдохну и встану.

Тишина. Мертвый город, не улицы, а черные провалы. Думаю, что вряд ли встану уже. Перебираю письма, перечитываю похоронку. Замерзну, здесь меня утром найдут. И почему-то вдруг страшно становится умирать вот так, в одиночестве, без людей. Одной в темноте. Без товарищей, без коммунистов, без живого - пока еще живого! - Ленинграда. Ползу из последних сил к площади, увидев людей - падаю. Темнота.

Обморок. Прихожу в себя в госпитале. Доктор говорит - дистрофия последней степени, но пока не умрешь. Есть не хочется, но ты себя заставляй. Знаете, доктор, у меня есть дочь. Мне нельзя умирать, у меня дочь есть, я буду себя заставлять.

Не знаю, правда, как, потому что не могу шевелиться. А за окном, на площади, Зоя и другой актер играют пьесу. Новый год. Слушаю, как радиоспектакль. Хорошо играют, зрители смеются. Живой город за окном. Отогреваюсь, прихожу в себя немного. Поворачиваю голову - Володя спит на соседней койке. Володя! Очень страшно умирать одной, знаешь? Я не хочу умирать.

***

Моя Нина привыкла прятаться в работе, за бумагами. Когда не удавалось за ними - то за громкими, чеканными фразами о Родине, партии и долге каждого коммуниста.
Нужно работать. Работы много. Всю жизнь это держало ее в стороне от людей. Осенью еще было время задуматься: можно бы зайти к Идее, поговорить о литературе, посмеяться вместе с молодежью - кажется, сама никогда не была настолько трогательно юной. Стоило бы найти время поговорить со Львом без похоронки его сестры в руках. Но теперь война, работы очень много.

А если Нина и находила время на людей - то ради партийной работы. Она выносила, как член партии, торжественные благодарности, вразумляла, воспитывала, устраивала работать в дружину и в госпиталь, поучала на допросах, больше похожих на политзанятия, уговаривала вступить в партию. Выполняла свой коммунистический долг.

Но весной 42-го, когда она уже не могла на ноги встать без посторонней помощи - люди нашлись вокруг нее сами. Все, кто пережил эту зиму, были теперь ей товарищи. Все у всех на виду, каждый работает, не щадя себя. И для Нины все стало очень просто, протяни руку - и тебе помогут, это не стыдно, товарищи рядом. Она больше не была одна.

Не всех удалось по имени здесь упомянуть, но я помню всех. Мужественный госпиталь, работавший на износ - вы были примером для всех. Ангелина Эдуардовна, вы работали рядом с нами, почему же нас так и не сумели полюбить? Новые люди, разными путями попавшие в город по весне - все настоящие товарищи, есть на кого оставить район. Те, у кого были самые сложные роли: диверсанты, шпионы, антисоветские элементы - вам большое игроцкое спасибо.

Мне еще неделю после игры хотелось все того же. Жить (очень хотелось просто жить!), работать и быть коммунистом.

@темы: ролевые игры

---

список типажей - не забыть, что я еще могла бы сыграть

- "сватовство викторианского джентльмена", ака любовь из позиции силы (см)
- человек из подполья: интроверт в перманентной (выглядящей экстравертной) нарциссической истерике
- спивающийся интеллигент-посмешище для всех, комично цепляющийся за былую гордость
- все-таки артур из cabin pressure, дурак, юродивый, блаженненький. если доводить мою линейку хороших персонажей до логического конца.
- очевидный вассалитет, менторшип и вотэтовсе до бесконечности

[фредди ньювандайк таки же ж! сюда же - "я буду счастлив перестать дышать". грани предательства.]

повторяю себе запрос на сыграть немую.
вообще центрироваться в разных ракурсах и ролях на этой теме. я ничего не могу изменить в окружающем мире, моих слов не слышат.

плюс про вечные сюжеты, мой - "возвращение домой". утерянный рай и стремление во чтобы то ни стало вернуться. мне же обычно приходят в голову типажи, у которых никогда не было "остановись, мгновенье". а вот оказывается, мне есть чем сыграть и тех, у кого в прошлом было.

@темы: ролевые игры

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вообще поразительно, как долго продолжают гнить в подвале души отдельные схемы и куски персонажа, который был - наполовину ты. Ниночка вот считает, что нет совершенно никакого повода мне сейчас не быть спокойной, радостной и счастливой. Нина Васильевна, я не вы! Я маленькая лиричная девочка без соц.статуса, зато с ооот такенным обвмом, у меня все сложнее!
В придачу к этому, остается дурная привычка по любому поводу излагать собственные единственно верные убеждения прямолинейно и громкими словами. Нина, я вообще-то люблю слушать других людей, пытаться встать на их точку зрения и сомневаться. Перестаньте, пожалуйста.
Но мир Полудня мы строить будем, тут мы с персонажем совершенно солидарны)) пока что не отпустило.

@темы: акция "зафлуди собственный дневник"

---

почему вдруг стало так мало времени? оно куда девалось? я хочу спать, мечтать, курить матчасть А и курить матчасть Б. ну, обсудить кое-что с кое-кем, не без того. но вместо этого со мной могут/хотят/были бы не против увидеться примерно в два раза большее количество людей, чем влезает тупо в 24 на 7 часов в неделю. ээээ? не говоря уже о работе. такое чувство, что отказывать(ся) (от социальной экспы! что может быть хуже!) и расставлять приоритеты мне пора начинать учиться вот прямо сейчас. что сильно пугает.

и опять о себе

типичная интроверсия, в общем. славно пообщался с людьми и захотел уползти обратно в свою уютненькую норку, переваривать. да не тут-то было, вся логика социальных отношений тянет обратно. и вот поэтому я неполиткорректно считаю собственную интроверсию гандикапом и отклонением от нормы в худшую сторону, в сторону недостаточности. а не ~альтернативным способом организации отношенией с миром.

я по-прежнему чувствую себя... не то что счастливой. полной до краев. мне сложно думать, например, на тему возможных будущих ролей - у меня здесь и сейчас *все есть*. у меня есть все, остановись, мгновенье.

@темы: about self, акция "зафлуди собственный дневник"

---

БлокАда, часть два

отдельно - про любовь личную. мой центральный сюжет, но отделенный от всего остального, что было.

Это вообще очень странная история, для меня не характерная. Очень боялась ее играть. Я сначала была довольно сильно недовольна, когда мастер мне в квенте изменила неосознанную влюбленность в одну из подруг и отказ выйти замуж за мужчину-старого-друга - на актуальное замужество (за человеком, Нину любившим, которого она только уважала в ответ) и позднее встреченного друга, с которым оба понимают, что между ними нечто большее, но Нина слишком честна, чтобы дать этому продолжение. Но! но. Задним умом я даже теперь знаю, в чем у Нины с мужем была проблема: он не умел делать первый шаг, открыто выдавать эмоции. Она очень уважала его за принципиальность, за прекрасный ум - он же готов был защищать ее от тех сторон жизни, которых она не понимала. (Будучи ее непосредственным начальником в милицейском участке, тем самым надолго продлил ее детскую веру в то, что настоящий коммунист есть замечательный человек, и никаких противоречий у этой идеологии с ее жизнью нет и быть не может. Ну, кое-какие она сама старательно забывала, надо отдать ей должное.) Нина с мужем были очень крепкой семьей, опорой друг для друга, но именно близости между ними не было - как человек она ему была неинтересна (то есть, он не умел это проявлять на нужном ей уровне). А потом нашелся Володя - который именно пытался дать ей понять, причем проявляя инициативу: "говори, ты мне интересна, я тебя слушаю!" - она, конечно, как только заметила, себя осадила и стала меньше с ним общаться. Еще и по партийной линии Володя попал под раздачу, и они впервые поссорились. Ну а потом случилась война, муж Нины ушел на фронт, а Володя (инвалид с советско-финской) остался рядом с ней отстаивать город.

В придачу ко всему, я решила назло всем играть Ниночку как глубокого асексуала. Хотя, на самом деле, с тем же успехом по своим внешним проявлениям она могла бы быть и демисексуалом-полиамором - идеальное, ИДЕАЛЬНОЕ свойство этой игры было в том, что мне даже не нужно было выбирать из двух одно. Там, видите ли, сил нет уже ни у кого. Хочется только заснуть вместе, держась за руки. (Идеальные правила по сексу - это когда его нет! Настоящий Советский Союз! Извините.)

Ну так вот. Совместная работа, основанная на доверии друг к другу, ощущение обоюдной преданности общему делу. (Когда Нине было поручено набрать добровольцев в народную дружину, первым она предложила записаться Володе. Ему, инвалиду, тяжело переживающему свою бесполезность в страшный для Родины час.)
Регулярное напоминание: "я тебя слушаю, я тебя слышу", без попыток перейти любые границы - инициатива и первый шаг всегда в руках у Нины. (Я хотела тебе сказать... Твой старый друг написал заявление, что ты не достоин служить в милиции. Легкое касание рукой его шинели.)
Много неслучайных совпадений.
Открытие, что они в детстве бегали беспризорниками в одной и той же банде в революционном Петрограде - ему было восемь, ей восемнадцать, он был младшим братом их главаря, которого она боготворила. Ее первый опыт товарищества.
Ранение, от которого Нина уже не надеялась оправиться - и на соседних кроватях, держась за руки, разговор с Лизой (Нина вытащила ее на себе), до слез вспоминающей брата, который дружил с ее мужем, как будто и ему был родной. Лизу она совсем мало до того знала - а оказалось, что можно протянуть руку, и твои холодные пальцы сожмут в своих, еще более холодных, и постараются утешить.
Потом голодный обморок, и теперь Нина лежит на госпитальной койке в полуметре от Володи, и кажется правильным и естественным взять его за руку, замотать - ладонь к ладони - в свой платок, потому что больница ведь не отапливается - и разговаривать. И сказать негромко: "знаешь, я всегда мечтала иметь брата". Она нашла слово. Так они встречали новый, 1942-й год.

Он понял, что теперь получил разрешение к ней прикасаться. Но оба страшно заняты - когда по полсуток не отлеживаются от общей слабости. Нина больше не может сама ходить, но из последних сил продолжает работать. Сидит и пишет правой рукой (левая, ведущая, перебита в сухожилии), ведет дела милиции и исполкома. Володя (так и остающийся беспартийным!) временно взят служить в милицию, из-за нехватки кадров. Когда нужно, он шепчет секретные оперативные сведения ей на ухо, чтобы отчитаться перед старшей по должности. Извне это выглядит, может быть, как нечто романтическое - но по сути есть только способ сохранить тайну розыска. И напомнить ей: "говори, я здесь, я услышу". Даже на весенних танцах (призрак голода медленно, но верно отступает от города) они, обнявшись, говорят о работе. Иначе просто не успеть, Нина и так каждый день выбивается из сил, пытаясь успеть вести протоколы.

Нина пишет письма всей своей семье. Пишет мужу, что ждет его возвращения, что они еще потанцуют после Победы. Она настолько привыкла, уступив ему раз (приняв романтические чувства с его стороны и согласившись выйти за него замуж), уступать ему всегда, выдавая свою искреннюю привязанность к нему за нечто отчасти любовное - что уже сама не замечает этого. Ей даже не очень приходит в голову, что она делает что-то не так. Она же знает, что ее любовь к Володе и любовь к мужу - это совсем разные вещи! Они сделаны из совершенно разных событий и чувств! На будущее она совершенно не загадывает - и при нормальной жизни не умела, а теперь - что уж говорить. ...Что самое потрясающее, это уже не совсем та Нина, которая летом 41-го готова была видеть любую дружбу между мужчиной и женщиной поводом для подозрений в аморальном поведении. (Секс не по расписанию она тоже не одобряет, если что, в полной солидарности с партией. Быть асексуалом внутри советской коммунистической идеологии очень удобно.) Конечно, Нина удивительный человек, совершенно не умеющий замечать за собой лицемерия. Но обаяние ей в моих глазах придает то, что, за редкими исключениями, она не замечает его и в других, принимая всех за чистую монету.

Нина находит время в апреле, понемногу и с передышками, написать и отправить письма семье.
А потом, в начале мая, когда она трудится над очередным протоколом - включается радио. Все высыпают на улицу, чтобы лучше слышать, и кто-то из соседей под руку доводит Нину. Там передают новость о прорыве блокады. Площадь взрывается криками "ура!" и "слава Сталину!". Передача продолжается еще долго, но Нине уже тяжело стоять, и ее отводят обратно в пустое общежитие. Она, кажется, только успевает взять перо - и в двери врывается Володя. "Нина, ты слышала! Мы спасены!" "Мы с тобой оба выжили," - отвечает Нина. Они долго не могут разжать объятий, пряча слезы друг у друга в шинелях. И все снова становится так просто. Я тебя очень люблю. Я не знаю, что бы делала, если б ты тоже погиб. Пожалуйста, будь осторожнее, не рискуй собой так сильно под обстрелами. Мы теперь оба будем жить. Мы вместе доживем до Победы, слышишь? Я обещаю. Люблю тебя как тысячу братьев. Провести под глазом пальцем, смазав слезу. Прижаться щекой к щеке, и так замереть.
"Расскажи, что ты думаешь. Ну, не молчи!" "Я тебе верю. Мы вместе доживем." "Тебе удобно так лежать? Ты ведь скажешь, если нет?" "Скажу, скажу. Все хорошо, лежи."

...У этой истории есть и оборотная сторона, о которой ничего не знает Нина, которую мне уже потом рассказал мой соигрок. Я замечала, что Нина все время говорит сама, что Володя ее только слушает. Нина не представляет, сколького, на самом деле, она о нем не знает. Не плохого, ничего, что заставило бы ее усомниться в нем, просто - разного. Она его - не так хорошо умеет слушать. И самое главное, она не знает, что для Володи все это счастье необыкновенно мучительно - он не может перестать думать о том, что с Ниной они никогда не смогут быть вместе. О ее муже они ни разу не говорили за эти полгода, но он помнит, и это разрывает ему сердце. А Нина, переполненная счастьем тем майским днем, не заметила этого. Он ей не скажет, и она ничего, ничего не знает.

@темы: ролевые игры, и снова о том, что такое "любовь"

---

БлокАда

Очень сложно рассказывать. Еще сложнее понять, как именно говорить, найти тон. А еще гнетет собственное бессилие сделать слова живыми, чтобы они не просто обозначали, протоколировали какие-то факты, но вызывали хотя бы эхо чувств и мыслей, которые были там.

*

Читая до игры "Блокадную книгу", смотря советские черно-белые фильмы - я все думала, что страдание само по себе, страдание как тема - невыносимо скучная вещь. Оно просто, грубо, монотонно. Оно не делает человека тоньше, сложнее, интереснее - "стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных". В страдании нет никакой идеи, никакой философской глубины - понять меру страдания нельзя по определению. И ехала я не затем, чтобы понять, как оно было там. Лицемерно даже говорить такое, невозможно сравнивать. И там было - было совсем не это.
Понимать страдание не нужно. Но знать, что были люди, которые страдали - настоящие, живые люди, и полюбить их. Увидеть, что их окружало. Как они мечтали и умирали и совершали подвиг каждый раз, заставляя себя утром встать на ноги. Эти люди жили в городе, чье настоящее имя - Ленинград. И идти, вернувшись с игры, по залитым светом солнечным майским улицам, где играют дети. Смотреть на высокие светлые фасады домов, на переполненные летние кафе. Идти по новым улицам, где в 42-м году была только грязь и стояли немцы. И видеть Ленинград, который выжил.
Наверное, это о том, что нужно не понимать. Нужно не бояться сочувствовать и любить. Не за новое, важное, что узнал и понял благодаря этой истории - нет, просто.

*

Нет уз святее товарищества.
С прошлой своей питерской игры я уезжала, плача от отчаяния. С этой уезжаю и почти плачу от переполняющего меня счастья.
Все это было - про свет. Про узкие лучи, прорезывающие тьму. Про любовь. Про то, как ты встаешь на ноги, чтобы помочь товарищу, хотя сама бы осталась сидеть. Про то, как тебе любой, у кого есть еще хоть немного сил, протянет руку, потому что отвернуться - невозможно, когда мы уже вместе прошли через все. Товарищество. Это не близость и не личная симпатия, ты даже мало что знаешь об этих людях. Ты знаешь главное - они были рядом, и будут рядом, и мы должны стоять.
Когда выходишь из черного голого подвала наверх, к деревьям и звездам, и каждый, кого ты знала только снаружи, рассказывает, что тоже жил и выстоял из жалости к другим, к тебе, точно так же, как тебя мучила жалость ко всем ним - вот тогда одной волной нахлынуло осознание, что это была любовь, бесконечная любовь. Как и после любой удачной игры, все на подъеме и есть какой-то общий дух братства - но здесь и сейчас это еще и отражение того, что осталось в темноте. Но без темноты, только свет.
Меня еще очень долго после игры корежил и не отпускал перенос. То это чужие мне, милые, интересные люди - то мои настоящие товарищи, которые всегда рядом. На следующий день была постигровая, там вообще поштормило. К счастью, здоровый сон вернул границы личности куда-то на прежнее место.

*

Нина Васильевна, товарищ Овжарова, моя милая, глупая Ниночка. Я мало что про тебя знаю - потому что ты сама мало что понимаешь про себя. Как писать от первого лица, если самое интересное в персонаже - это его слепые пятна? Частично пересекающиеся с моими.
Это был моя, наверное, сама интуитивная роль, сыгранная полностью спинным мозгом. Мозг головной настолько не принимал в этом участия, что все время жил где-то на грани диссоциации. Я думала, что гоню жуткую фальшь, на самом деле. Но вроде бы соигроки хвалили.
Это все, конечно, результат моей уже традиционно провальной подготовки к игре. У меня были наметки, как именно мог бы выглядеть определенный типаж характера, но я совершенно не успела примерить его на себя. У меня в голове была я, было много разного материала про эпоху, и были конкретные факты из прошлого Нины. А потом был старт игры.
Как мне описывали, получился дядя Степа - простой и честный советский милиционер. Честная, принципиальная, скромная, очень трудолюбивая. Не хватает с неба звезд, всю жизнь служит в младшем звании и довольна этим. (Глуха к нюансам человеческих отношений, легко верит людям. Легко верит и себе, даже когда сама себе врет.) По-детски искренняя коммунистка. (Если ты вкладываешь всю себя и всю свою душу в партию - партия ответит тебе тем же. Прекрасная мечта для интроверта, совсем не умеющего открывать душу людям.) Плохо умеет ненавидеть, переживать боль утраты, рефлексировать. И чем меньше физических сил остается, тем мощнее и эмоциональное выключение - остаются только простые, понятные ей самой чувства. Близких друзей нет, муж на фронте (но и он не близок Нине как человек - их связывает вера в себя как в семью), сын на фронте, дочь в эвакуации.

*

Я не знаю, как написать, что происходило на самой игре. Нужно ли, сумею ли.

@темы: ролевые игры

---

на игрушке отвалилась в предпоследний момент девушка-игрок. ей нашли замену-мальчика. по квенте я должна была подозревать ее в том, что у нее романтические отношения с моим женатым начальником. (сеттинг - ссср, середина века.) "все завязки перекидываются на (мужская форма имени персонажа) без изменений". пишу мастеру для уточнения.

"любовная связь отменяется, разумеется"
разумеется
РАЗУМЕЕТСЯ

did you know queer people were invented in america??? это только при загнивающем капитализме до таких извращений доходит, разумеется

я, блин, потому и спросила, что полностью ожидала этого ответа. i'm fucking very well aware that russian LARP is no safe space for any things lgbt or feminist. блин, эта мастер (и куча других мастеров) кросспол запрещают, ну о чем здесь может идти речь вообще.

но все равно неожиданно обидно.

@темы: ролевые игры

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

jean valjean is us, we are jean valjean

старлин спросила, как влияет на историю вальжана/восприятие ее нами - отсутствие самоубийства жавера в конце книги. (ну и там по ссылке можно прочитать подробнее. и по тегу.)
(и она очень удачно вспомнила довольно очевидную параллель: прощение епископом вальжана - прощение вальжаном жавера. крайне обманчивую параллель, ага.)

а на самом деле, если ты смотришь на вальжана не восхищенными глазами гюго, а более-менее нормально, и видишь всех его тараканов (и особенно, если видишь этих же тараканов в себе) - канонная концовка не может не повергать в сильнейшее отчаяние. человек, который так старался - который убил себя (исключительно силой воли, без всяких спецэффектов, мостов и сены) - ради того, чтобы быть хорошим. и не смог этой хорошестью принести даже толики счастья, пользы, покоя - Другому. вальжан, кающийся грешник - никогда не сможет стать мириэлем, святым. никогда не сможет творить настоящих чудес. никогда не сможет своей хорошестью, просто пройдя мимо человека - увлечь его за собой, к свету. а наоборот, нечаянно, случайно - но толкнет во мрак. почему? потому что в нем не хватило внутреннего света?

если жавер не погиб - то вальжан все делает правильно. вальжан старается достаточно.
(даже если он внутри сюжета никогда, ничего больше не узнает о жавере. не подумает и не вспомнит. или: филия vs агапе.)

@темы: les miserables, и снова о том, что такое "любовь"

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра