через весь мир, пешком, держим мы путь в закат

[sutherland]

"Исход" был для меня не столько игрой, сколько миром.


(фото dzeid)

Были смерти, рожденья, разлады, разрывы —
                  разрывы сердец и распады семей —
                                возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера, и сегодня,
                                

и в давние годы.

и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
                  в старинном романе,
                                в Коране и в Ветхом завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
                                что все изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
                                бесшумно сменялись
                  над черной травой погребальной
                                за тризною тризна.
Все, как было когда-то, как будет на свете
                                и ныне и присно.
Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,
                                а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими.
А теперь мы и сами уже перед господом богом стоим,
                                неприкрыты и голы,
и звучат непривычно — теперь уже в первом лице —
                                роковые глаголы.
Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,
                                 это здесь, а не где-то.
В остальном же, по сути, совсем не существенна
                                разница эта.
В остальном же незыблем порядок вещей,
                  неизменен,
                                на веки веков одинаков.
Снова в землю зерно возвратится,
                  и дети к отцу возвратятся,
                                и снова Иосифа примет Иаков.
И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,
                                как равные, сын и отец,
                  потому что сравнялись отныне
                                своими годами земными.
Только все это будет не с ними, а с нами,
                                 теперь уже с нами самими.
В остальном же незыблем порядок вещей,
                  неизменен,
                                и все остается на месте.
Но зато испытанье какое достоинству нашему,
                  нашему мужеству,
                                нашим понятьям о долге, о чести.
Как рекрутский набор, перед господом богом стоим,
                                неприкрыты и голы,
и звучат все привычней —
                       звучавшие некогда в третьем лице —
                                роковые глаголы.
И звучит в окончанье глагольном,
                  легко проступая сквозь корень глагольный,
голос леса и поля, травы и листвы
                  перезвон колокольный.

(Юрий Левитанский)

***

много, много буков

первый персонаж - Агарь

Агарь, дочь Рувима из колена Симеонова, вышла замуж за Саула из колена Иудина, став ему второй женой, потому что первая не рожала ему детей. Первым их ребенком была девочка, Фамарь. А затем погиб Саул, сраженный мечами левитов, которых Моисей послал, чтобы покарать народ за забвение истинного Бога. По слову брата Моисея, Аарона, сотворил Израиль себе тельца златого и поклонялся ему, пока Моисей отошел на гору и был там в одиночестве, чтобы беседовать с Господом. Великий страх вошел в сердце Агари, но и великая ненависть. Не смела она роптать против кары Господней и Моисея, пророка Его, но желала смерти левитам, через которых пришла погибель мужу ее, а пуще всех Аарону. Ему и всем потомкам его Моисей судил быть первосвященниками над Израилем, а ведь это Аарон привел народ к хуле на Господа. А еще ненавидела Агарь Керен, первую жену Саула, потому что та, бесплодная, не вернулась в колено отца своего, а оставалась с Агарью и дочерью ее, и смела говорить за них перед старейшинами и жить с ними, как будто имела на то право, и как будто то, что не было ни одного мужчины в их колене, который нес бы ответ за них - было не величайшим горем, а благом для нее. Много раз Агарь пыталась уговорить брата Керен, Езекию, призвать сестру к порядку и вернуться под его опеку, но не слушал ее Езекия. Неужели тоже потому, что она всего лишь женщина?
Тяжело было Агари самой отвечать за весь род Иудин, и не к кому было пойти ей просить совета и наставления. Племянники ее были еще отроками, а Моисей, окруженный толпой осаждающих его и просящих совета, обычно отвечал: делай так, как говорит тебе сердце твое. Про то, должно ли Керен вернуться в отцово колено, так же он ответил, и с тех пор не спрашивала его Агарь ни о чем.
Редко вспоминала Агарь о том, чтобы приласкать дочь свою, все больше думала о том, как замуж ее выдать. Нужно было упросить кого-то из мужчин, чтобы согласился он отдать первенца Фамари в род Иуды, чтобы не прервалось семя его. Пошла Агарь к племяннику своему, Хираму, и долго говорила с ним о том. Не отвечал он ни да, ни нет, но обещал подумать. Матери его, Юдифи, понравилась Фамарь, но дело не было еще решено. Хотя их было два брата, Амария и Хирам, трудно было решиться на клятву, которой Агарь просила. А Фамарь только тихо смотрела на все материны хлопоты, отвечала покорно, и однажды, не по-детски наблюдательная, она взглянула пронзительно и сказала: мама, если ты захочешь меня выдать замуж за него, то я согласна.
Когда в ночь субботы при всем народе Моисей читал Тору, о тех землях, что заповеданы потомкам каждого из колен Израилевых, Агарь воскликнула: неужели допустит Бог, что прервется род Иуды, не войдет в Землю Обетованную, как то было обещано? Но Моисей ничего не сказал ей, кроме как принести жертву Господу и ждать, будет ли Ему угодно допустить такое отступление от обычая, как Агарь просила у Моисея.
Ночью же многие из старейшин стали говорить против Аарона, потому что во многих родах погибли мужчины, сраженные левитами за дерзость пред Богом. Агарь не была допущена на их совет, но жадно расспрашивала каждого. Говорила: давайте сами побьем его камнями, ведь Моисей сейчас защищает его как брата, а не говорит устами Господа. Но слишком хитроумен род Левия, и удалось им убедить старейшин, что судьба Аарона - воля Господня. Сокрушалась о том Агарь, обращаясь с речами к каждому встречному, но подошел к ней Хирам и сказал: смирись, тетя. По слову Моисея, это Господь простил Аарона и даровал ему первосвященство, а против воли милосердного Господа ты не можешь идти.
Долго думала Агарь об этих словах. О том, что у Господа есть власть не только наказывать, но и прощать. И рассталось со злобой ее сердце, и поняла она, что если Господь так судил, то не ей перечить. Просила она Моисея стоять на месте отца при обряде вхождения ее дочери в девичий возраст, и тот согласился с радостью. (Но когда услышала Агарь досужую сплетню, что кто-то из левитов говорил, что мог бы взять ее саму или дочь ее в жены и так восстановить семя Иудино - содрогнулась она от отвращения. Впустить в свой шатер убийцу последнего мужчины колена Иудина - никогда не бывать тому!)
После долгих хлопот и молений удалось все же Агари выдать дочь свою замуж за своего племянника - но не Хирама, а Амарию. Стала она ему второй женой, и он был добр к ней, и по сердцу ей пришелся, и в свой черед родила Фамарь на руки матери своей первого ребенка, девочку. Так узнала Агарь, что не наказал Господь дочь ее бесплодием, и поверила, что сына тоже пошлет им Бог.
Керен же все молчала и работала, год за годом, не прекословила Агари, не пыталась дочь ее воспитать по-своему, а только помогала им обеим в работе, пересчитывала овец, разжигала костер на холме, продувающемся четырьмя ветрами со всех сторон, чтобы приготовить пищу, и не роптала. Потому, когда увидела Агарь, что приходит за Керен ее старость, сказала ей, что прощает ее, хотя никогда не любила. Керен же отдала ей золото, которым Саул одарил ее, для дочери и ее и детей ее. Так примирились они, а после Керен ушла.
Для Агари большой бы радостью было, если б могла она в старости своей вернуться под руку старейшины и мужчины, в то колено, откуда она была родом. Но, раз родила Фамарь девочку, и поклялась с мужем не разводиться никогда, - некому было идти на месте Иуды, когда Господь вел свой народ по пустыне, некому глядеть за стадами Иуды и хранить его золото. Так и пришлось Агари умереть, неся самой за себя ответ перед Господом, за все дела и помыслы свои.

***

Мы все умерли на одном привале, старики из народа. И Агарь, и Керен, и сам Моисей. Было так чудесно и странно - сидеть в "походном" мертвятнике (за пригорком неподалеку от следующего привала), отдавая старые и получая новые роли, вместе смеяться, как равные. Смотреть, как разбивает новый лагерь среди деревьев народ, который мы оставили, но скоро вновь войдем в него. И потом, уже в новой роли - сталкиваться с близкими, кого оставляла в предыдущей жизни, и видеть, как они живут дальше.

***

Я не умею рассказать про то, как мы шли по пустыне от привала к привалу. Про грязь, ветер, деревья, небо. Про манну, которой нельзя было наесться, про холодные ночи и ноги, которые так гудят, что нельзя удобно устроиться и уснуть. Про веру и безверие, про отчаявшихся и про тех, кто думал, что пусть Господь и ведет нас не прямым путем, но смысл пути - в том, чтобы через тяготы и лишения научиться всегда Ему верить, и тем духовным путем войти в обещанную землю.

***

второй персонаж - Мелхола

Моя вторая героиня, Мелхола, верила, что в Земле Обетованной не будут больше умирать люди, не будет тягот и скорбей. Лишившись отца в детстве, а матери - на переходе после, она думала, что Господь лишь для того посылает лишения, чтобы укрепить свой народ в вере, и потом вознаградит его сполна. Ждала она только отрочества, чтобы посвятить себя на один год Господу, уйти в пустыню и говорить с Ним. Верила, что ниспошлет Он ей пророческий дар, чтобы укрепить сердце народа в вере и надежде.
Я называла ее про себя - "золотая девочка". Они родились близнецами, брат с сестрой, в колене Левия. Ясно было, что им уготована славная судьба, род их был богат и почитаем. Брат верил, что они, внуки Моисея, предназначены Богом, чтобы вести Его народ. Родители их обожали, баловали, потакали во всем. Мелхола за все свое детство не слышала ни от кого дурного слова, все любили ее, а пуще всех с братом они были неразлучны. Так выросла она доброй и очень наивной.
Когда вступили Мелхола и брат ее Авессалом в отроческий возраст, оказалось, что меньше времени теперь он может проводить с ней, поскольку должен помогать дяде, первосвященнику. Мелхола, хотя и прилежно изучала Тору, не могла быть с ним рядом в этих заботах. Брат сказал ей: подожди, мы вместе с тобой пойдем в назореи говорить с Господом, а пока что найди себе хорошего мужа, должны мы продолжить род Моисея. Авессалом уже успел и сам жениться, и подчинилась сестра его слову.
Один юноша, Авраам, уже сватался к ней, но отказала она ему, потому что он не мог дать за нее богатый выкуп. А потом предложили ей женщины выйти за Амарию, единственного наследника колена Иуды, чудом восстановленного, и продолжить род его. Колено Иуды было богато и имя его звучало в народе, потому Мелхола согласилась, видя в долге продолжить род его и исполнить завет Господа почет для себя. Благословил их дядя Мелхолы, и вышла она за Амарию, и был он добр к ней. Но сердце Мелхолы все ждало чего-то. В тот год не принесла она мужу младенца.
Когда же настало время собираться народу и трогаться в путь, Мелхолу нашел Авраам и попросил поговорить наедине. Так просил он и так несчастен был, что дрогнуло ее сердце, и она согласилась, хотя знала, что муж будет беспокоиться о ней. Боялась Мелхола совсем отстать от народа и затеряться в пустыне, но по настоянию Авраама шли они в самом конце вереницы, и он рассказывал ей, как трудна его жизнь и полна невзгод, что Господь посылает ему одни тяготы, лишив его род богатства и славы, не отдав в жены ему Мелхолу, послав ему дочь вместо сына. Наконец, остановился Авраам и сказал, что жизнь его напрасна, и хочет он сгинуть в пустыне. Мелхола стала его за руку тянуть и упрашивать, и надвигался на них столп пылевой, затеряться в котором - смерть, потому что Господь не велел своему народу уходить в пустыню дальше, чем стоит столп пылевой, а иначе погибал человек. И в последний миг дернул ее Авраам за руку и передал в руки притавшегося рядом чужеземца, который на привале пользовался гостеприимством народа, и поняла Мелхола, что предал ее Авраам. Авраам успел получить от чужеземца отару овец, за которую продал ее, и отогнать их криком вперед, к своей жене и дочери. А потом обернулся он и зашагал в пустыню, чтобы умереть там, потому что не было ложью все, что он рассказывал, и не хотел он жить дальше. Мелхола же стала кричать, но никто из народа не мог прийти ей на помощь, не сгинув в пустыне, и так увел ее чужеземец в рабство.
Долгие недели томилась Мелхола в плену, и согласилась стать рабыней господину чужеземцев, иначе грозил он ей смертью лютой. И понесла она от него, но миловал Господь - не прижилось семя, и погиб младенец недоношенный. А затем устроили в их стане большой праздник, и хотя до того их обычаи не казались Мелхоле слишком дерзкими, потому что веровали они в единого Господа (хоть и не знали они, что Он - Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, и не знали Его заветов), на этом празднике стали они приносить в жертву людей, как колдуны и язычники. Поняла Мелхола, что не в силах того выносить, и решила, что лучше уж смерть в пустыне, чем жизнь с ними. Смогла она сбежать, и чудо совершил Господь - привел ее стопы к лагерю народа Израильского.
Рухнула Мелхола без чувств перед всем народом, собравшимся у скинии, у ног дяди своего и брата своего. Когда привели ее в себя, все рассказала она без утайки, и о предательстве Авраама, и о своем собственном, пряча лицо в покрывале. В страшный гнев пришел ее брат, но гневался не на нее, а на мужа ее, Амарию, и на весь народ, допустивший такое поругание и непотребство. Ни один человек не осмелился возвысить голос против Мелхолы или сказать, что не верит словам ее. Сестра ее матери, тетя Сара, обнимала и утешала ее, и была с ней рядом, но Мелхола просила оставить ее одну, таким стыдом горела душа ее. Сказала она, что больше не может быть женой никакому мужу, и упросила брата не наказывать ее мужа, Амарию, а отпустить его.
Дочь Авраама пришла к Мелхоле и спросила о его последних словах, ведь мать ее учила, что отец был рад ее рождению. Но Мелхола подтвердила: он горевал, что Господь послал ему тебя вместо сына. И ни одна из них не знала, что в последний миг свой Авраам бросился в пустыню не ища смерти, а из-за пронзительного крика Мелхолы, который надорвал ему сердце. Но то неведомо было никому, и все считали его предателем.
Мелхола не видела света белого вокруг себя - теперь, спасенная Богом, среди своего народа, где многие были к ней добры, она могла думать лишь о том, какой позор навлекла на себя, какие горести претерпела. И вспомнила она о своем желании посвятить год своей жизни Господу. Благословил ее дядя на этот путь, обнял любимый брат, ставший как раз после этого первосвященником, и принесла она обет молчания.
Вскоре после этого умерла от старости тетя Сара, до последнего пытавшаяся Мелхолу утешить. И показалось ей, что осталась она одна среди всего народа. Даже брат был теперь всегда занят почетными трудами своими. И шла Мелхола в стороне от народа, глядя в пустыню и пытаясь услышать голос Господа. Ведь недаром провел он ее через все эти испытания? Чему хотел Господь научить ее, для того ли опустил так низко, чтобы затем возвысить? Но тщетно ждала Мелхола хоть какого-то знака. Когда начал подходить к концу обещанный год, поняла она, что оставил ее Господь. Исполнилось сердце ее тоски и злобы, и хотела она совершить святотатство, ночью войти в скинию и учинить там беспорядок, но все же боялась навлечь гнев Господа на народ свой. И тогда поняла Мелхола, что нет смысла в страданиях человеческих, люди есть прах и в прах обратятся, и Господь ведет свой народ, но не печется о том, счастлив ли он или стенает от горя. Не могла Мелхола больше быть счастливой, и потому ушла в пустыню молча, не сказав никому ни слова.

***

Это история о том, как у мастеров наушники (для назорейства и разговора с Господом) были весь вечер и всю ночь на зарядке, а я этого не знала. А потом разворачивать персонажа было уже поздно, и мы с разбега влипли в ту самую милую моему сердцу клиническую депрессию, которую имеет смысл играть только один раз в жизни, поверьте мне на слово и не пытайтесь повторить этот трюк в домашних условиях. Я это уже играла! В "доме с привидениями", и второй раз сейчас был отчетливо лишним. Хотя за счет неподготовленности пробрало сильнее: когда я пошла поговорить с мастером, умирать ли мне сейчас и что ваще, и она мне добрым голосом рассказала, какие есть варианты ночевки - я после этого отошла и натурально разрыдалась. В первый раз рыдаю по жизни из-за игровых событий.

Так что ложилась на ночь я спать не в роли, чтобы попуститься, хотя и среди остальных игроков (отдельного места для ночевки по жизни предусмотрено не было). Как выяснилось впоследствии, никто не понял, что это был не персонаж (вот вам недостаток отсутствия БХ по правилам), но я почти только молчала, так что ничего страшного не произошло. Наутро вставать было холодно и страшновато, но когда оказалось, что я не в одиночестве буду ждать нового рождения, дело пошло веселее. Я решила теперь играть кросспол (несмотря на большой процент тругендерных мужских персонажей, к нему относились очень лояльно, как я за первый день успела присмотреться, и теперь вот решилась).

***

третий - Берия, тут немного

Третий мой персонаж был Берия, сын Микаэля из колена Данова, видного в народе человека - судьи. Новую должность ввели после большой реформы первосвященнических обязанностей, чтобы не сваливать все на одну голову, и Микаэль обладал большой властью: устанавливать новые законы. Он был тщеславен, и жену, Эсфирь, выбрал себе под стать. Как они говорили, надо чтобы либо муж и жена очень любили друг друга, либо чтобы они очень любили одну и ту же вещь. Между ними царило полное взаимопонимание. Она любила петь и плясать, и оба они хотели славы и почета для своего рода, и в таком же духе воспитывали детей, близнецов, Берию и его сестру Пнину. Пнина была побойчее и позадиристей, но Берия тоже любил бахвалиться и мечтал о великом будущем для себя и сестры. Родители баловали их. Семья у них была большая и дружная: вскоре родилась еще одна дочь, Бугурта, и также вторая жена отца тоже родила девочку.

Во время отрочества Берии первосвященник объявил, что слышал пророчество от Господа, и объявил Елисея, своего брата, царем народа Израильского. Говорил, что впереди лежит Земля Обетованная, но ее надо отвоевать у противных Господу чужеземцев, и должен один воин повести за собой весь народ. Микаэль, отец Берии, спокойно воспринял эти слова: он не мечтал быть самым первым в народе, только хотел, чтобы имя его и слова его имели цену. Берия усвоил себе характер и мысли отца: прилежно изучал Тору, поступил в ученики к другому судье (отец состарился и сложил с себя обязанности), учился держать оружие в руках. В Господа он верил, но видел, что вероучение полезно только тогда, когда позволяет держать народ в повиновении, чтобы он не роптал и работал дружно, потому всегда вставал на сторону царя. Когда Лия начала пророчествовать и смущать умы (сорвала с себя золото и бросила под ноги, говоря, что не о том думают люди, зря слушают левитов и остальных предводителей), проникся к ней неприязнью. Берия с самого детства усвоил, поговорив с честным человеком, ходившим год в отшельниках, что пророки, вероятнее всего, врут, выдавая непонятные голоса, что слышали в пустыне, за прямую волю Господа. Ефрем, объявивший Елисея царем, делал хорошее дело, Лия же делала дурное.

А затем... затем на стан Израиля напали чужеземцы в черных одеждах, с оружием диковинным и страшным, и перебили всех, кто посмел встать у них на пути. Царь повел вперед всех воинов народа, и погиб одним из первых. Берия, отрок со своим кинжальчиком, оказался для черных воинов делом одной секунды.

***

У мастеров, как объяснили после игры, была концепция, что чужаки, которых встречает народ на своем пути, происходят из разных времен. Что путь лежит не только через пространство, но и через время. Но я с предыдущими пришлецами играла мало и совершенно этого не заметила, что мне игры никак не испортило. Главарь "черных воинов" представился как генерал какой-то там, командовал по-современному, а у воинов были "ружья". Было ясно, что народ столкнулся со страшной и неодолимой силой. Но страха, что все скатится к фарсу или шоу (вы все в психбольнице!) у меня не было ни разу. На мой взгляд, история шла красиво и закономерно. Для кульминации нужно было неодолимое препятствие и страдания.

Мы все, погибшие в бою, зашли за песчаный пригорок и снова образовали "походный мертвятник", распределяя колена и всякие игротехнические штуки. А потом мимо нас пошла процессия: конвой из "черных людей", а внутри кольца - дети и подростки. Они остановились недалеко от нас, так что мы прекрасно слышали, что там происходит. Их забрали от остального народа, а они отказывались идти, торговались, выкрикивали проклятия. Пели ходившие в народе кричалки "Нет, нет никого, кроме Бога одного! Я не верю никому, только Богу одному!" и выдумывали новые. Это было просто - до дрожи. Наконец, их всех увели, дав главной среди них (Лии) обещание не причинять им вреда потом, если согласятся. Один мальчик все равно идти отказался и был безжалостно убит на месте. Когда они ушли, встал и тоже пришел к нам, в мертвятник.

четвертый - Фарра, тут и про "концлагерь" и про дальнейшее

***

Нас выпустили совсем маленькими детьми, сумевшими спрятаться в расщелинах скал, родители у них у всех погибли, и потому их усыновили родственники из тех же колен - у кого нашлись. Я был - Фарра из колена Асирова, приемный сын Вениамина. Остальных просто приютили другие взрослые. Они прятали нас, говоря: сидите тихо, иначе те, что остались охранять нас, обратят внимание, что вас стало больше, и отнимут и вас тоже. К скинии они подходить тоже боялись. Но Тору сумели укрыть, и теперь мы читали ее тайком, почти все время кто-нибудь читал вслух: про то, как страдали евреи в египетском рабстве, как к Моисею пришел Господь и повелел освободить избранный Им народ, как насылал страшные казни на египтян - и сердца наши радовались. Жив еще был первосвященник, Ефрем, и он, как сумел, по-скрытному провел для нас обряд инициации. Мы не могли полностью соблюдать все обряды, но старались сделать, что можем.
Других детей, как выяснилось, они забрали в школу, и теперь пытались заставить их забыть свой народ и своего Бога и поверить их языческим премудростям. Даже водили троих стариков проведать их, и старики, вернувшись, передавали нам, что дети держатся стойко и помнят заветы Господа.
Черные люди время от времени подходили проверить, как мы себя ведем, смеялись и издевались над нами. Раз приказали немедленно выдать все спрятанное оружие, а то они обыщут нас (а значит, найдут детей и Тору). У нас не было ничего - мы в спешке нашли и отдали два посоха. Они даже принесли нам еду, но мы отказывались есть то, что они дают нам, и готовили из тех крох, что еще оставались у нас. Они угрожали, что если мы не приготовим еду, нечего будет есть уведенным детям, но потом выяснилось, что это был обман, и детям они есть давали. Мы убедились, что правильно им не верим.
Один раз их начальник, решив поиздеваться над нами, приказал устроить показательный обыск. По очереди, мол, подходите к нам, мы хотим убедиться, что у вас нет оружия, а после вставайте в сторону. Почти все отказались идти. Он кричал, угрожал. Моя дядя (названный отец) приказал мне, глядя в глаза: сиди. Я замер и остался на месте. Когда уже больше половины людей прошли через обыск, он так же спокойно приказал: иди. Я воскликнул: дядя, а ты? Он только покачал головой и повторил: иди. Я пошел. Потом уже все прошли, и остались сидеть одни старики, говоря, что им слишком трудно встать. Начальник черных приказал обыскивать их на месте. Одна старая женщина умерла прямо в руках у чужака - сердце не выдержало. Дядя мой был обыскан и остался жив. После он сказал мне: знаешь, зачем я это сделал? Я хотел, чтобы ты слушался меня, а не их. Поэтому же мы не едим их еду. Мы больше не рабы, как в Египте, согласные на все, покорные всему, лишь бы нас кормили. Рабство начинается с малого. Жизнь береги, но не позволяй себе слушаться чужаков, чтобы это вошло в привычку. За себя, он сказал, он не очень боялся.
Другой раз начальник пришел требовать, чтобы мы отдали всех оставшихся детей в школу: они как-то сумели отличить нас. Было решено, что нескольким из нас придется пойти добровольно, чтобы они не стали выяснять и не забрали всех. Я хотел вызваться и идти, но дядя задержал меня, и другие юноши успели вызваться первыми. Дядя сказал: я дал обет, что мой род не прервется на мне, но так и не сумел найти себе жену. Ты мой названный сын, и ты послан мне Господом в исполнение этого обета. Будь при мне, пока можешь.
Пожив так, мы решили, что, несмотря на страшное время, мы должны выбрать среди себя женихов и жениться на оставшихся женщинах, чтобы не прервался народ Израилев. Одна из девушек, Бугурта, была очень некрасива лицом, и сама же первая признавалась в этом и смеялась над собой. Мне было жаль, что все так над ней смеются. Я вызвался быть ее мужем, хотя она была несходна со мной характером, шумливая и прямая. Зато умела вкусно готовить, и этим тоже не стеснялась хвастаться. Когда она стала моей женой, я сказал ей не хулить себя, и подарил ей золотое ожерелье - подарок от дяди, благословившего меня. Мы отошли в сторону от народа, чтобы завершить обряд и полноправно сочетаться браком. Спрятаться от всех глаз было негде - деревья, что скрывали нас от народа, оставляли нас полностью на виду у чужеземцев. Я решил, что не буду смотреть на них, и не буду смотреть на действительно уродливое, хоть и доброе, лицо моей жены, и закрыл глаза.
Мой дядя Вениамин тоже взял-таки себе жену, почти пожилую женщину, как и он сам, и я был очень рад за него.
А потом, когда Бугурта варила суп для нас, к нам снова пришли чужаки. Стали смеяться, расспрашивать, издеваясь ("Что это у вас за бог такой, а? Мы слышали, про ваши мудреные обряды, а ну-ка, покажите нам, как вы их проводите? Ну, просветите же нас, устройте нам экскурсию!"), но мы почти не отвечали им. "Что это такое у вас?" (Начальник показал на скинию.) "Ах, молчите? Наверное, она вам не нужна совсем? А ну-ка, отряд, снести эту палатку!" Я был растерян - не бежать же одному против них всех с голыми руками? Но кто-то из нас догадался: мы образовали живую цепь, взявшись за руки. Хотите снести - убейте нас всех. А потом - я не успел углядеть, но двое подростков, с кем мы вместе прятались в пещерах, набросились на их начальника с ножом. Они успели только ранить его, а сами были убиты на месте. Тот рассвирепел: я вас предупреждал дважды, а вы спрятали от меня оружие! А ну, выходите трое на расстрел, а не то я сам выберу, кого из вас убить, и это будет уже больше людей! Дядя тронул меня за локоть: моя жена так и стояла, глядя на все это, держа в руках свой котел с супом, который не успела доварить. Корми своего мужа! - приказал дядя. А ты, Фарра, ешь, ешь, тебе жена готовила. Не смотрите туда. Трое из народа, старики, по слову начальника вызвались на смерть. Первый раз у них в оружии что-то не сработало. Во второй раз - сработало как надо. Под наши бессильные проклятия черные чужаки ушли. Мы похоронили мертвых.
Но однажды утром, проснувшись, мы не увидели их, как всегда, охраняющими дорогу рядом с нашим лагерем. А потом - потом вернулись дети. Дети, которых они держали вдали от нас все это время. Они сказали, что им предложили выбор: уйти или остаться, и все, кроме двоих, вернулись к своему народу. Они ужаснулись, что в "школе" их обманывали, и пока там рассуждали о доброте и милосердии, здесь над нами издевались и убивали нас.
В том, что черные люди пропали, мне чудился какой-то подвох, я стал расспрашивать о тех, кто учил их в школе. Но вскоре одна из вернувшихся девушек, Лия, сказала: собирайся в путь, Израиль - и когда ты будешь готов, воздвигнутся столпы, и поведет тебя Господь к обещанной земле, как было в прежние годы. Все не поверили сразу, но на всякий случай стали собираться. И - чудо - все стало по слову ее. Когда мы сложили скудные свои пожитки, столпы воздвиглись и повели нас вперед. Так мы узнали, что Лия - пророчица.

Вскоре жена принесла мне двух дочерей, а жена дяди - дочь и сына. Эти дети никогда не видели, как жил наш народ до рабства, и хотя мы старались учить их, мы шли, и не много времени было у нас. Сын дяди Вениамина был отдан как выкуп в род Левия, чтобы быть первосвященником, потому что прервался на Ефреме род, и не было у нас для него замены. Но почти не осталось в народе старших и мудрых, и некому было учить его. Когда первосвященник изрек, что отныне женщинам позволяет входить в скинию, и касаться Торы, и еще многие из обычаев отцов наших назвал отныне ненужными - народ стал роптать. Предлагали даже побить его камнями, но я воспротивился, как и многие другие, и не было того, ведь он был избран первосвященником по закону, и большой был грех хулить его. Но страх, что гневаем мы Бога, был со мной, и знал я, что единственное, что помогло выжить моему народу в рабстве - это наша верность завету Господа и обычаям Моисея и отцов наших, и если сотрутся они из памяти Израиля, то рассыплется и весь народ, как сухой песок. Лия же ничего не говорила народу, как будто и не слышала этих споров, а во время перехода говорила только, что Господь хочет, чтоб мы сами думали, и нет единственного ответа на те вопросы, которыми со всех сторон осаждал ее народ. А потом сказала, что близки все ответы.
И повела нас за столпами на крутую гору, и взобрались мы на нее, и охватил наш взор поля и озера и зеленые леса. А впереди стояли фигуры, одни были одеты в черное, а другие - в белое, и протягивали нам невиданные кушанья, сладкий виноград, молоко, мед и оливки. И приблизились мы к ним, и по слову Лии пали на колени, и сказано было: глядите на Землю Обетованную, что даровал вам Господь, обещанную в заветах Его. И стоял я, смущенный сердцем, и не понимал, как же все устроил Господь, и почему не прогневался на нас, и верно ли изгнал черных чужаков навсегда. А потом я увидел, как позади стоит Сим, один из тех мальчиков, с кем мы вместе прятались в пещерах, и прижимает Тору к груди, и глядит испуганно. Он мало разговаривал с тех пор, и всегда читал Тору, и когда боялся, прятал ее на груди у себя, как мы тогда прятали ее от чужеземцев. И я взял у одного из мужчин в белом оливки, и подошел и протянул Симу, чтобы и он понял, что здесь его не обидят. А потом я нашел свою жену и дочерей и дядю и обнял их всех и прижал к сердцу.

***

Концовка была страннее всего, для меня. Мы как-то с ней рассинхронизировались. Мало было ликования и возрожденной веры после того, как ушли чужаки, и не каждый громко восхвалял Лию-пророчицу, и в общем было страшно (по инерции) и ничего не понятно. К тому же, лично для меня тут просто было по жизни слишком резкое переключение, непонятно, что для персонажей уже прошло больше времени. Но это, кажется, я была среди немногих, люди все-таки в основном словили свой катарсис, и я рада за них.
У меня же получились... не сказать, что запоминающиеся истории. (Хотя теперь, когда смотрю на них со стороны, больше любуюсь ими, чем когда их играла.) Было сложно психологически - все время запоминать новых людей и привыкать к ним (это главная моя проблема! я за два дня успею привыкнуть только к одному "набору" людей, черт побери)), вообще, после первого дня игры на меня всегда наваливается усталость, и начинать второй сложно. В общем-то, я просто не смогла придумать, как написать отчет об исходе в целом, а не о своих персонажах, которые всего лишь его частности. Мелкие фигурки, а важна лишь вереница, цепочка, народ. Главное, что я смогла вернуться, хоть и не без сложностей, и привезла оттуда настоящую нежность к этим людям, к этому простому, ясному, жестокому мироощущению. Жив Господь, жив Господь.
Ах, да. Часть "кричалок", которые пелись на игре, взяты у еврейских кантонистов. Как оказалось. Господи боже. Вообще, с "концлагерем" это был бесконечно сильный сюжет, и хотя я в нем играла пассивно и тупила, но было очень... и жутко и пронзительно. Моему дяде Вениамину - низкий поклон.