БлокАда, часть два

[sutherland]

отдельно - про любовь личную. мой центральный сюжет, но отделенный от всего остального, что было.

Это вообще очень странная история, для меня не характерная. Очень боялась ее играть. Я сначала была довольно сильно недовольна, когда мастер мне в квенте изменила неосознанную влюбленность в одну из подруг и отказ выйти замуж за мужчину-старого-друга - на актуальное замужество (за человеком, Нину любившим, которого она только уважала в ответ) и позднее встреченного друга, с которым оба понимают, что между ними нечто большее, но Нина слишком честна, чтобы дать этому продолжение. Но! но. Задним умом я даже теперь знаю, в чем у Нины с мужем была проблема: он не умел делать первый шаг, открыто выдавать эмоции. Она очень уважала его за принципиальность, за прекрасный ум - он же готов был защищать ее от тех сторон жизни, которых она не понимала. (Будучи ее непосредственным начальником в милицейском участке, тем самым надолго продлил ее детскую веру в то, что настоящий коммунист есть замечательный человек, и никаких противоречий у этой идеологии с ее жизнью нет и быть не может. Ну, кое-какие она сама старательно забывала, надо отдать ей должное.) Нина с мужем были очень крепкой семьей, опорой друг для друга, но именно близости между ними не было - как человек она ему была неинтересна (то есть, он не умел это проявлять на нужном ей уровне). А потом нашелся Володя - который именно пытался дать ей понять, причем проявляя инициативу: "говори, ты мне интересна, я тебя слушаю!" - она, конечно, как только заметила, себя осадила и стала меньше с ним общаться. Еще и по партийной линии Володя попал под раздачу, и они впервые поссорились. Ну а потом случилась война, муж Нины ушел на фронт, а Володя (инвалид с советско-финской) остался рядом с ней отстаивать город.

В придачу ко всему, я решила назло всем играть Ниночку как глубокого асексуала. Хотя, на самом деле, с тем же успехом по своим внешним проявлениям она могла бы быть и демисексуалом-полиамором - идеальное, ИДЕАЛЬНОЕ свойство этой игры было в том, что мне даже не нужно было выбирать из двух одно. Там, видите ли, сил нет уже ни у кого. Хочется только заснуть вместе, держась за руки. (Идеальные правила по сексу - это когда его нет! Настоящий Советский Союз! Извините.)

Ну так вот. Совместная работа, основанная на доверии друг к другу, ощущение обоюдной преданности общему делу. (Когда Нине было поручено набрать добровольцев в народную дружину, первым она предложила записаться Володе. Ему, инвалиду, тяжело переживающему свою бесполезность в страшный для Родины час.)
Регулярное напоминание: "я тебя слушаю, я тебя слышу", без попыток перейти любые границы - инициатива и первый шаг всегда в руках у Нины. (Я хотела тебе сказать... Твой старый друг написал заявление, что ты не достоин служить в милиции. Легкое касание рукой его шинели.)
Много неслучайных совпадений.
Открытие, что они в детстве бегали беспризорниками в одной и той же банде в революционном Петрограде - ему было восемь, ей восемнадцать, он был младшим братом их главаря, которого она боготворила. Ее первый опыт товарищества.
Ранение, от которого Нина уже не надеялась оправиться - и на соседних кроватях, держась за руки, разговор с Лизой (Нина вытащила ее на себе), до слез вспоминающей брата, который дружил с ее мужем, как будто и ему был родной. Лизу она совсем мало до того знала - а оказалось, что можно протянуть руку, и твои холодные пальцы сожмут в своих, еще более холодных, и постараются утешить.
Потом голодный обморок, и теперь Нина лежит на госпитальной койке в полуметре от Володи, и кажется правильным и естественным взять его за руку, замотать - ладонь к ладони - в свой платок, потому что больница ведь не отапливается - и разговаривать. И сказать негромко: "знаешь, я всегда мечтала иметь брата". Она нашла слово. Так они встречали новый, 1942-й год.

Он понял, что теперь получил разрешение к ней прикасаться. Но оба страшно заняты - когда по полсуток не отлеживаются от общей слабости. Нина больше не может сама ходить, но из последних сил продолжает работать. Сидит и пишет правой рукой (левая, ведущая, перебита в сухожилии), ведет дела милиции и исполкома. Володя (так и остающийся беспартийным!) временно взят служить в милицию, из-за нехватки кадров. Когда нужно, он шепчет секретные оперативные сведения ей на ухо, чтобы отчитаться перед старшей по должности. Извне это выглядит, может быть, как нечто романтическое - но по сути есть только способ сохранить тайну розыска. И напомнить ей: "говори, я здесь, я услышу". Даже на весенних танцах (призрак голода медленно, но верно отступает от города) они, обнявшись, говорят о работе. Иначе просто не успеть, Нина и так каждый день выбивается из сил, пытаясь успеть вести протоколы.

Нина пишет письма всей своей семье. Пишет мужу, что ждет его возвращения, что они еще потанцуют после Победы. Она настолько привыкла, уступив ему раз (приняв романтические чувства с его стороны и согласившись выйти за него замуж), уступать ему всегда, выдавая свою искреннюю привязанность к нему за нечто отчасти любовное - что уже сама не замечает этого. Ей даже не очень приходит в голову, что она делает что-то не так. Она же знает, что ее любовь к Володе и любовь к мужу - это совсем разные вещи! Они сделаны из совершенно разных событий и чувств! На будущее она совершенно не загадывает - и при нормальной жизни не умела, а теперь - что уж говорить. ...Что самое потрясающее, это уже не совсем та Нина, которая летом 41-го готова была видеть любую дружбу между мужчиной и женщиной поводом для подозрений в аморальном поведении. (Секс не по расписанию она тоже не одобряет, если что, в полной солидарности с партией. Быть асексуалом внутри советской коммунистической идеологии очень удобно.) Конечно, Нина удивительный человек, совершенно не умеющий замечать за собой лицемерия. Но обаяние ей в моих глазах придает то, что, за редкими исключениями, она не замечает его и в других, принимая всех за чистую монету.

Нина находит время в апреле, понемногу и с передышками, написать и отправить письма семье.
А потом, в начале мая, когда она трудится над очередным протоколом - включается радио. Все высыпают на улицу, чтобы лучше слышать, и кто-то из соседей под руку доводит Нину. Там передают новость о прорыве блокады. Площадь взрывается криками "ура!" и "слава Сталину!". Передача продолжается еще долго, но Нине уже тяжело стоять, и ее отводят обратно в пустое общежитие. Она, кажется, только успевает взять перо - и в двери врывается Володя. "Нина, ты слышала! Мы спасены!" "Мы с тобой оба выжили," - отвечает Нина. Они долго не могут разжать объятий, пряча слезы друг у друга в шинелях. И все снова становится так просто. Я тебя очень люблю. Я не знаю, что бы делала, если б ты тоже погиб. Пожалуйста, будь осторожнее, не рискуй собой так сильно под обстрелами. Мы теперь оба будем жить. Мы вместе доживем до Победы, слышишь? Я обещаю. Люблю тебя как тысячу братьев. Провести под глазом пальцем, смазав слезу. Прижаться щекой к щеке, и так замереть.
"Расскажи, что ты думаешь. Ну, не молчи!" "Я тебе верю. Мы вместе доживем." "Тебе удобно так лежать? Ты ведь скажешь, если нет?" "Скажу, скажу. Все хорошо, лежи."

...У этой истории есть и оборотная сторона, о которой ничего не знает Нина, которую мне уже потом рассказал мой соигрок. Я замечала, что Нина все время говорит сама, что Володя ее только слушает. Нина не представляет, сколького, на самом деле, она о нем не знает. Не плохого, ничего, что заставило бы ее усомниться в нем, просто - разного. Она его - не так хорошо умеет слушать. И самое главное, она не знает, что для Володи все это счастье необыкновенно мучительно - он не может перестать думать о том, что с Ниной они никогда не смогут быть вместе. О ее муже они ни разу не говорили за эти полгода, но он помнит, и это разрывает ему сердце. А Нина, переполненная счастьем тем майским днем, не заметила этого. Он ей не скажет, и она ничего, ничего не знает.