Меня очень раздражает, что мне не хватает... эмоциональной зрелости? - чтобы смотреть мелодрамы. Герои не вызывают никакого сочувствия (по большей части - ничем не примечательные люди, с чего я должна за них переживать? к тому же обычно все экранное время страдающие невыносимой фигней) - ситуации невообразимые (вызывают желание никогда даже не допускать мысли, что можешь в них оказаться - да и так понятно, что не окажешься, - вместо того, чтобы вместе с героями мучительно искать из них выход - в чем и заключается эффект хорошей сюжетной интриги).
Но ведь нельзя сказать, чтобы мне была абсолютно чужда сентиментальная романтика! Я же плакала над фиками! Я, черт побери, плакала над Клодом Фролло! А здесь - испытываю только желание назвать всех, вытирающих слезы, сентиментальными дурочками.
(Долго читала самые разные рецензии - и не могла поверить, какое количество народа натурально рыдает на "Великом Гэтсби". Вот прямо без какой-либо задней мысли: какая великая трагедия искренне любящего человека! Ага.)Даже вещи, которыми я худо-бедно проникаюсь - падают мне как кирпичи на голову, оставляя ощущение "дурной бесконечности". Вот та же "Анна Каренина".
There's got to be more to life than this. There's got to be. Еще можно жить без звездного неба в собственной повседневности - но не видеть его проблесков даже в историях, достаточно важных, чтобы другие люди дали себе труд мне их рассказать! - это слишком тяжело.
И сюда же - все мои вонючие тараканы по поводу того, что истории должны быть о героях, а не об обыкновенных людях. Потому что людей на земле вообще слишком много, мы все одинаковые со своими ничего не стоящими мелкими одинаковыми страстишками, дурная бесконечность, да, да, да.
Раньше мне вот против этого Юрий Левитанский помогал, но теперь и он перестал =(но я его все равно вставлю, вдруг снова поможет
Попытка утешения
Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться —
и все решительней крепнет во мне убежденье —
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам — послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере —
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам — не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется —
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам — не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину —
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам — я в этом могу поручиться,
я говорю вам — ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю — ничего не печалься
Я и себя утешаю — не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю —
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе — будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки —
да ведь и это всего до страницы такой-то.
***
Были смерти, рожденья, разлады, разрывы —
разрывы сердец и распады семей —
возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера и сегодня
и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
в старинном романе,
в Коране и в Ветхом завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
что все изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
бесшумно сменялись
над черной травой погребальной
за тризною тризна.
Все, как было когда-то, как будет на свете
и ныне и присно.
Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,
а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими.
А теперь мы и сами уже перед господом богом стоим,
неприкрыты и голы,
и звучат непривычно — теперь уже в первом лице —
роковые глаголы.
Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,
это здесь, а не где-то.
В остальном же, по сути, совсем не существенна
разница эта.
В остальном же незыблем порядок вещей,
неизменен,
на веки веков одинаков.
Снова в землю зерно возвратится,
и дети к отцу возвратятся,
и снова Иосифа примет Иаков,
И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,
как равные, сын и отец,
потому что сравнялись отныне
своими годами земными.
Только все это будет не с ними, а с нами,
теперь уже с нами самими.
В остальном же незыблем порядок вещей,
неизменен,
и все остается на месте.
Но зато испытанье какое достоинству нашему,
нашему мужеству,
нашим понятьям о долге, о чести.
Как рекрутский набор, перед господом богом стоим,
неприкрыты и голы,
и звучат все привычней —
звучавшие некогда в третьем лице —
роковые глаголы.
И звучит в окончанье глагольном,
легко проступая сквозь корень глагольный,
голос леса и поля, травы и листвы
перезвон колокольный.
***
Падают листья осеннего сада,
в землю ложится зерно,
что преходяще, а что остается,
знать никому не дано.
Белый мазок на холсте безымянном,
вязи старинной строка.
Что остается, а что преходяще —
тайна сия велика.
Пламя погаснет и высохнет русло,
наземь падут дерева…
Эта простая и мудрая тайна
вечно пребудет жива…
Так отчего так победно и громко
где-то над талой водой —
все остается! все остается! —
голос поет молодой?
И отчего так легко и звеняще
в гуще сплетенных ветвей —
непреходяще! непреходяще! —
юный твердит соловей?
Вместо эпилога
А что же будет дальше, что же дальше,
уже за той чертой, за тем порогом?
А дальше будет фабула иная
и новым завершиться эпилогом.
И, не чураясь фабулы вчерашней,
пока другая наново творится,
неповторимость этого мгновенья
в каком-то новом лике повторится.
И станет совершенно очевидным,
пока торится новая дорога,
что в эпилоге были уже зерна
и нового начала и пролога.
И снова будет дождь бродить по саду,
и будет пахнуть сад светло и влажно.
А будет это с нами иль не с нами –
по существу, не так уж это важно.
И кто-то вскрикнет: – Нет, не уезжайте!
Я пропаду! Пущусь за вами следом!.. –
А будет это с нами иль с другими –
в конечном счете, суть уже не в этом.
И кто-то от обиды задохнется,
и кто-то от восторга онемеет…
А будет это с нами или с кем-то –
в конце концов, значенья не имеет.